Блондинка с загорелыми ногами (Скажи утке "нет"!)

– Пару-тройку дней? – Подберезовский разочарованно качнул головой. – А раньше никак? Ну, на самолете, к примеру.

– Аэропорта здесь, к сожалению, нет, – ответил старший. – А поезда очень медленно ходят. Ну, в путь...

– Кто там идти стоять! – прозвучал негромкий голос, когда они вышли из реденького леска.

Четверо остановились, завертели головами, пытаясь определить, откуда раздался оклик.

– Сейчас я все улажу, – спокойно сказал Седой. Он сделал шаг, выступая вперед.

– Кто там идти стоять! – Голос сделался громче, в нем появились грозные нотки, и Седой остановился.

– Эй, послушайте! – Он определил, что кричали из-за высоких кустов метрах в тридцати от них, и поднял руки, показывая, что у него нет оружия. – Мы идем, чтобы...

– Кто там идти стоять!

Послышался лязг передергиваемого затвора и Седой растерянно повернулся к своим.

– Что за ерунда... – пробормотал он. – У нас же договоренность.

– Договоренность, мать вашу! Ни хрена не умеете, даже договориться с какими-то узкоглазыми, переговорщики хреновы! За что только я вам плачу! – гневно прокомментировал Подберезовский. – Отойдите. Отойдите, я сам все улажу! Сейчас я покажу вам, как надо проводить деловые переговоры! – Он решительно отодвинул окончательно растерявшегося Седого и двинулся в сторону источника голоса: – Эй, послушайте, как вас там... Товарищ монгол! Господин монгол, – поправился он, – у нас тут окно, понимаете? Мы проплатили деньги и теперь желаем пройти к ресторану, чтобы...

Грянул выстрел и четверо упали в редкую желтую траву подобно скошенным пулеметной очередью.

– Он че, охренел? – сдавленно спросил кто-то.

– Борис Абрамович, с вами все в порядке?

– Со мной-то в порядке, – зло ответил тот, – а вот с вами... Я этого так не оставлю! Вам это даром не пройдет, так и знайте! Я вас, недотеп...

– Кто там говорит лежать голову не поднимать молчать! – скороговоркой, без пауз, но совершенно спокойно, нараспев посоветовал голос.

Затвор лязгнул еще раз и четверо замолчали, боясь пошевелиться. Голос тихо заговорил по-монгольски, кажется, докладывая кому-то что-то по рации, потому что раздался характерный треск никудышной радиоаппаратуры, потом невидимый боец слушал чей-то ответ, опять говорил что-то... Все это было отлично слышно в ночной тиши дрожащими от холода, перешедшими границу беглецами.

– Еще немного, и я окончательно замерзну... – плачущим голосом сказал Подберезовский, когда прошло полчаса, а ничего не изменилось. – Земля-то какая ледяная... Чертова Монголия.

– Кто там говорит лежать голову не поднимать молчать! – тут же посоветовали ему.

– Но у нас здесь окно проплачено! Товарищ монгол, прекратите беспредельничать! В конце концов, вы должны понимать, что с заслуженными олигархами нужно обращаться вежливо, иначе...

– Вы не понимать русски?

Грянул второй выстрел и он умолк.

– Борис Абрамович, вас не зацепило? – как можно тише, чтобы не услышали из кустов, взволнованно спросил Седой, расплату с командой которого Подберезовский обещал произвести только по прибытии на место. Как профессионал он не мог не понять, что выстрел был произведен в воздух – но мало ли что. Стоило им, профессионалам ФСБ, идти на государственную измену и рисковать здоровьем, чтобы в итоге благодаря какому-то чересчур ретивому монгольскому пограничнику не получить ни копейки из щедрых олигархических посулов! – Вы не...

– Кто там говорит лежать голову не поднимать молчать!

Затвор лязгнул в третий раз...

Перед рассветом, когда четверо уже не могли пошевелить сведенными судорогой членами и говорить, даже если бы очень этого захотели, раздался гул мотора. Шум старого двигателя какой-то громко скрипящей трущимися металлическими частями колымаги показался им избавлением, ниспосланным небом.

– Кто лежит встать руки поднять документы показать, – распевно приказал уже другой голос, когда колымага остановилась совсем рядом, почти над головами задержанных, окутав их клубом выхлопных газов и запахом наверняка подтекающей солярки. Четверо попробовали подняться и не смогли. – Кто лежит встать руки поднять документы показать, – терпеливо повторил этот другой голос. Четверо опять отказались подчиниться и он сказал что-то по-монгольски. Их подхватили, подняли, подобно дровам забросили в открытые двери обшарпанного, крашеного в серый цвет фургона с помятыми боками...

– Господи, как здесь хорошо... тепло... прямо настоящий Ташкент... – прошептал почти счастливый Подберезовский, когда их бросили в сырую камеру с голыми деревянными нарами вдоль стены, которая нагревалась от расположенной в смежной комнате печи – другого отопления здесь не было.

Четверо прижались друг к другу как щенята, оторванные от теплого сучьего бока, и мгновенно отключились от реальности...