Поведение Миры меня, конечно, раздражало, но я не собиралась портить свой личный праздник из-за того, что кому-то кажется, что обувь — это неважно. Поэтому, изредка недовольно поглядывая на Миру, я со скоростью олимпийского бегуна на короткие дистанции носилась по магазину, сгребая в охапку понравившиеся экземпляры. Продавщица вскоре поняла, что из присутствующих я самая перспективная покупательница, и оставила всех прочих клиенток в мою пользу. Она носилась по торговому залу за мною по пятам и вещала: а вот такие туфельки на днях купила себе Кейт Мосс, а вот такие — девушка принца Уильяма.
— Ну и зачем ты столько набрала? — спросила Мира, когда я, запыхавшаяся, приземлилась рядом с нею, чтобы перемерять все отобранные образцы.
Вопрос казался мне непонятным.
— Как зачем? Вот смотри, эти туфли прекрасны для первого свидания, они такие романтичные, воздушные, как у Золушки. А вот эти вписываются в образ роковой женщины, в стиле садо-мазо. А вот эти…
Стой-стой, — перебила меня Мира, выдернув из обувной охапки нечто сильно смахивающее на тапок, в котором моя бабушка пропалывала огород в дождливые дни, — а это еще что за гадость?
— По поводу них я и сама сомневаюсь, — я отправила виноватую улыбку продавщице, — но она сказала, что это винтаж, тридцатые годы. Очень модно.
Мира брезгливо сморщила нос, тапок выпал из ее ослабевших пальцев. Продавщица ахнула так, словно Мира швырнула на кафельный пол драгоценное яйцо Фаберже, — подбежав к изрядно поношенной обувке, она нежно прижала ее к груди.
— Настасья, а родители никогда не говорили тебе, что нельзя носить чужую обувь, — нравоучительно сказала Мира, — потому что у ее прошлого хозяина мог быть, например, грибок стопы?
Мне только и оставалось, что пролепетать:
— Но продавщица сказала, что все вещи винтаж дезинфицируют и только потом выставляют на продажу…
— Пойдем отсюда, — Мира поднялась с банкетки и схватила меня за руку.
— Но…
— Пойдем! Ты что, ничего не заметила?
Она смотрела на меня презрительно и грозно, сдвинув брови, и мне вдруг стало стыдно, что я не заметила вокруг ничего, кроме божественно милых туфелек и сапожек; я заозиралась по сторонам, сканируя ищущим взглядом пространство, но все равно так и не поняла, что именно я должна была заметить.
— Здесь никто не покупает обувь за свой счет, — прошипела Мира, — мы приперлись в один из самых дорогих магазинов города, и ты собираешься оставить здесь половину наших, между прочим, общих денег!
— Ты ведешь себя как зануда муж! Осмотревшись по сторонам более внимательно, я наконец поняла, что имеет в виду моя наблюдательная подруга. Возле нарядно оформленных стендов с обувью кучковались женщины. В их глазах была нетерпеливая страсть, в их руках были разномастные туфельки, а за их спинами… нетерпеливо перетаптывались холеные мужчины!
Вот миниатюрная блондиночка с точеными ножками удобно усаживается в кресло, скидывает свои золотые босоножки и примеряет точно такие же, только серебряные. А рядом топчется ее любовник (или супруг?), который посматривает на часы и торопит барышню:
— Золотце, покупай что хочешь, только пойдем скорее отсюда!
А вот высоченная негритянка, явно манекенщица, в низко сидящей на бедрах джинсовой юбке, чуть ли не обнюхивает алый замшевый сапог. Рядом с нею стоит прилизанный тип с крашеными каштановыми волосами и рыхлым тошнотворным брюшком. Тип ужасен, но у него в руках толстенькое портмоне, которым он ритмично постукивает по пухлой ладошке.
В самом углу вообще творится ужас что — две совсем молоденькие девушки, на вид пятнадцатилетки, вырывают друг у друга пятисотдолларовые лакированные башмачки в стиле Чарли Чаплина Во мне мгновенно просыпается педагог, к тому же завистливый: вот когда мне было пятнадцать лет, я, между прочим, донашивала за сестрой ее жуткие выпускные туфли из кожзаменителя. Туфли были душераздирающе фиолетовыми, с пошлой жемчужнои пряжкой, но мне они казались верхом совершенства. Именно в этих туфлях я приехала покорять Москву. Интересно, откуда у этих наглых пигалиц могут быть деньги на такую покупку?
Об источнике чужого богатства думаю я недолго, потому что в следующую секунду он появляется перед ссорящимися девчонками и оказывается улыбчивым брюнетом под сорок. Одну нимфетку он обнимает за талию, а другую — за едва прикрытую коротенькой юбчонкой наглую юную попу.
— Да на него в суд подать можно, — фыркнула я.
— Ну подай, — зевнула Мира, — а я пока схожу в галерею Тейт.„ Настя, неужели все эти шмотки и правда так много для тебя значат? Мы ведь молоды, свободны, мы путешествуем одни, мы в незнакомом городе, Лондоне…
Если мне и стало стыдно, то только на одну минутку, да и то не из-за того, что я вдруг осознала собственную мелочность, а из-за обвинительного тона Миры.
Сопровождаемая ее тяжелым взглядом, я нехотя покинула магазин, не купив ничего.
Кроме, конечно, расшитых бисером атласных домашних тапок.
Ну и черных сапожек на шпильке.
Про лаковые босоножки на танкетке, право, не стоит и упоминать, равно как и про классические лодочки из кожи кобры.