Блокадный ноктюрн

Переходим через речку. А в лагере суета. Милиции понаехало… Сверка списков, документов. Твою мать, а я в списках — не значусь!

На меня никто не обращает внимания. Просто идем до землянки.

— Чего, дед! В плен попал? — орет заметивший меня Дембель. — Сейчас тебя в концлагерь отправят! Будешь знать, сволочь фашистская!

Достаю свой паспорт, протягиваю рядовому. Он долго и внимательно изучает его. Потом козыряет:

— Оставайтесь здесь, в лагере. В лес не выходить.

Разворачивается и уходит обратно.

Я иду к столу. Ритка, Юра и Еж копаются в своих отрядных документах — списки, заявления, разрешения, справки, инструктажи…

— Чего происходит-то? Шо за ахтунг? Партизанов ловят что ли?

— Уйди — не мешай! — отмахивается Рита. Я пожимаю плечами и отправляюсь к костру.

Около него стоят мужики и курят.

— Мужики, таки шо происходит с бедными поисковиками? Кому стали нужны наши грязные носочки?

— Снусмумрики завтра приезжают, — говорит ДядьВов, пыхтя трубочкой.

— Который из них?

ДядьВова долго смотрит на меня, а потом выдает:

— Не скажу!

— Это еще почему?

— А ты же немец фашистский! Ну как из фаустпатрона убьешь всех? А? Вот приехали в серых мундирах, ищут тебя.

— Кстати, да. Форма у ментов на немецкую похожа, — встревает Юди.

— Полицаи, одно слово, — фыркает Буденный.

— У немцев — серо-зеленая, — пыхтит ДядьВова.

— Фельдграу, — поправляет его Змей.

— Чего? — переспрашивает его ДядьВова. — Какое еще ельдфрау?

— Фельдграу. Цвет такой, — Змей умным жестом поправляет очки.

— Я такого слова в русском языке не знаю. Серо-зеленый и точка. Фельгравами твоими пусть немцы свою форму называют. А я русский человек — и по-русски называть буду. Они же морпехов наших по-своему называли — шварцентодт. Вот и я буду ихнюю форму серо-зеленой называть. А то удумали… Шпрингминен, фельдграу… Тьфу!

ДядьВова смачно плюет в костер. Тот шипит в ответ.

— Да не ворчи ты, дядьВов… — говорю я. — Толком скажи — чего случилось-то?

— Завтра официальные мероприятия на Синявинском мемориале. Приедет кто-то из этих — тычет он в небо. — Кто — не знаю. Приехали вот, с проверкой. Из лагеря велено не выходить.

— Ну, блин… — сказать, что я расстраиваюсь — ничего не сказать. Тут меня осеняет:

— А в Питер уехать можно?

— Сегодня — можно. Завтра уже нельзя. Дороги, сказали, перекроют. Мы сейчас на лехином 'Соболе' до Кировска махнем. Затаримся на пару суток мясом и…

— …и еще мясом, — заканчивает фразу Дембеля Буденный. — Ты с нами?

— Ага. Оттуда в Питер выберусь.

— На кой фиг тебе с нами тогда? — говорит Юди. — Васька со Степкой собираются тоже ехать. Подбросят тебя до города. Тебе ночевать-то есть где?

— Есть, — киваю я. В Питере у меня много друзей, у которых можно переночевать.

И бегу наверх, к палатке Степана и Васьки. Они уже сложили ее. Укладывают в видавшую виды 'шестерку' барахло. Договариваюсь с ними. Потом бегу складывать свою шнягу.

И уже через пятнадцать минут мы выезжаем на грунтовку, ведущую к 'Журавлям'. Вспоминаю, что не попрощался со всеми. С другой стороны, чего прощаться-то? Десятого в поезде встретимся.

Оглядываюсь на уплывающий лес. Сердце вдруг начинает ныть.

Так бывает, когда ты видишь на улице котенка, гладишь его, кормишь с руки. А потом уходишь от него, а он бежит за тобой и пищит. Вернее, он кричит, просто его крик тебе писком кажется. А тебя дома ждет жена с аллергией на кошачью шерсть.

Оно у меня всегда ноет, когда я уезжаю из леса. Да еще так неожиданно. Как будто я предал всех. Бросил, что-то важное. Умом я понимаю, что завтра в лес не удастся выйти, что лучше уж уехать сегодня, что повидаюсь с питерскими друзьями.

Сердце…

А сердце остается под Синявино…

ЭПИЛОГ

(Май 2011)

Дембеля спали на своих боковых полках плацкартного вагона, медленно трясущегося между Тихвиным и Волховстроем.

Сергей Викторович, улыбаясь, посматривал то на них, то в окно.

А там, за окном, медленно плыли кривые и корявые деревья болот Заволховья. Впрочем, вот и Волхов. А деревья не изменились. Такие же — кривые и корявые. И дембеля не изменились — храпят пьяными глотками на весь вагон.

Сергей Викторович опять улыбнулся. И начал одеваться.

Делал он это не спеша и со вкусом. До Ленинграда еще два часа — куда спешить? Но… Ему не терпелось.

Он должен войти в город как подобает.

Впрочем…

Еще пара лет и пара болезней — начать придется переобмундирование еще за Тихвином. Иначе просто можно не успеть.

Вы никогда не были стариком? Ничего. Еще успеете. Если успеете.

Когда Сергей Викторович застегнул последнюю пуговицу — мимо прошел проводник с криком: "Туалеты закрываю! Подъем!"

Изверг, честное слово.

Один из дембелей поднял похмельную головушку и с изумлением увидал… А потом треснулся лысой башкой о верхнюю полку.

— Товарищ…

Сергей Викторович обернулся.

Второй дембель приоткрыл левый глаз и едва не сверзился с верхней полки:

— О, бляха муха, виноват, тащ…

Гвардии подполковник запаса Сергей Москвичев осторожно сел на свою нижнюю полку:

— Вольно, ребятки. Собирайтесь уже. Город-то — вот он уже.