Читаем Блокадный ноктюрн полностью

Блокадный ноктюрн

Этот парень нам возит продукты с оптовой базы. Ритка считает продукты, звонит в Кировск на базу, делает заказ. Этот парень привозит нам его.

— На захоронение едити, да? — с сильным акцентом спрашивает он нас.

— Туда, брат, туда! — перекрикиваем мы грохот раздолбанного кузова и мотора.

— Я вас до Молодцова подкину, дальше дойдете, да?

На это мы даже не рассчитывали.

Там от Молодцова пара-тройка километров до Синявино. До предчувствия бессмертия.

Парень за рулем извиняется и ругается одновременно. Если бы мы позвонили им заранее, то они чего-нибудь придумали и отвезли бы нас всех.

Я ему верю. Потому как каждый год от этой базы нам привозят бесплатно минералку и какие-нибудь плюшки-печенюшки. И тут же наглею:

— Так мы в четыре будем обратно добираться?

— В четыри?? — протягивает кавказец. — Я передам.

Потом мы едем молча, слушая какой-то азербайджанский рэп, долбящий из колонок.

В Молодцово он нас высаживает. На прощание белозубо улыбается:

— У меня тут дедушка ваивал!

— Тут лежит? — спрашиваю я.

— Нэт! На Родина лэжыт!

Потом машина пылит по дороге в сторону Кировска, а мы идем к мемориалу.

Гастарбайтеры, говорите? Ну-ну…

Прошли буквально метров сто. Остановился 'Камаз'. За рулем пацан-сержантик. Просто кивает нам. Без разговоров мы забираемся в крытый кузов. Там какие-то мужики в камуфляжах. Наши, похоже.

— Вологда!

— Вятка!

— Земляки!

Вот и познакомились.

За пять минут уничтожаем фляжку с разведенным спиртом. И тут же приехали. Чего там ехать-то?

Идем по аллее. Снова справа и слева могильные плиты с именами. С десятками, сотнями имен.

Какие-то работяги в оранжевых жилетах все еще докрашивают белилами бордюры. Из колонок, что около могилы, грохочет какая-то невыносимо траурная музыка. Всюду распорядители, направляющие приехавших людей к месту торжественного митинга:

— Какой отряд?

— Киров-Вятка.

— Ваше место там, — нам указывают, где стоять.

Детенышей ставим в строй. Сами сматываемся. Час нам тут делать нечего. Будут речи, будут клятвы, будут стихи.

Мы ушли к роднику — водички попить да ботинки почистить.

Там и сидим. Перебираем всякую фигню. Но думаем все об одном и том же.

— Пару лет назад, — рассказывает Юди, — жара была дикая. Трава в момент высохла. Кто-то окурок кинул — огонь пошел. Мы гробы несем — минометки в логу стали хлопать. Рита-то как орала на Змея…

— А Змей-то тут причем? — удивляюсь я.

— А это дурак спасать всех побежал, огонь тушить.

— Да я просто отлить хотел, — смущается Змей.

Где-то мимо нас несутся казенные фразы:

'…священная земля…'

'…ничто не забыто…'

'…победа…'

'…своею смертью искупили…'

Мы стараемся не вникать в смысл этих слов. Потому как его там нет. Смысл в словах есть только тогда, когда говорящий — верит в них.

На этой священной земле строят мусорный полигон.

Ничто не забыто, потому как нельзя забыть то, что не знаешь.

Праздник Победы, как способ отмыва и отката, а искупление как повод.

Своей смертью они искупили нашу жизнь. Только мы этого не знаем.

Облака плывут, облака…

Под облаками вдруг несется бархатный бас священника. Началась панихида.

Я возвращаюсь к митингу. В жарком воздухе лениво колыхаются наши флаги — флаги поисковых отрядов. Между ними чего-то делает флаг 'Молодой Гвардии'.

Я возвращаюсь. Потому что 'смертию смерть поправ'. Потому как ''сущим во гробех — жизнь даровах!'

А если не даровав — работа наша суетна и тщетна. Если бойцы не живы сейчас, если они не стоят сейчас в сторонке и не улыбаются, куря в кулаки по привычке — какой смысл во всем этом? Какая тогда разница — где их кости — на мусорной свалке или на кладбище? Какая тогда разница — кто победил тогда?

А потому:

— Сущим во гробех — жизнь даровав.

Это мы — сущие во гробах. Они из этих гробов уже вышли, когда легли в них. Все. Православные, мусульмане, атеисты. Вот такая вот — неевклидова реальность.

Они крещены в крови своей. Они — святые наши мощи.

Они — это не кости.

Они — это души наши. Ангелы наши. Хранители наши. Мы живем ими. Свои души мы еще не заслужили.

Спаси, Блаже, душа наша…

Есть очень правильная фраза — это нужно не мертвым, это нужно живым. Живым нужно искать своих мертвых. Наши мертвые — давно нашли нас. И смерть их — это наша жизнь.

Когда батюшка отслужил — из строя выходят казахстанцы. Встают на колени перед гробами:

— Бисмилляхи-р-рахмани р-рахим! Аллаху ля иляха илля хВаль-хайуль-каййyум! — начинают они свою, исламскую молитву. Молодцы, ребята. И почему мы, православные, так стесняемся стоять на коленях перед своими святынями? А ведь это наши, общие святыни!

Может быть, поэтому я вижу, я слышу, я чувствую, что они стоят рядом?

Православные… Мусульмане… Атеисты…

Перед Богом и пулей — все равны.

Переминаются в своем невидимом строю с ноги на ногу, подшучивают над нашими девчонками, передают самокрутки друг другу.

— Товарищ лейтенант! А наркомовские?

— После похорон, сержант.

— Ну, товарищ лейтенант…

— Будем приказы обсуждать? В небесную гауптвахту захотели?

— Есть после похорон…

— Прибудем на место — нальют.

— Есть!

Христос воскресе из мертвых. Иначе нет смысла.