Блокадный ноктюрн

Долгий час командиры слушали и зарисовывали на своих картах позиции, направления атак, сектора и прочую военную мудрость. Батальону и роте Смехова предстояло сменить выдохшиеся подразделения восьмой армии в траншеях у 'Чертова Моста'. Затем, внезапным ударом вдоль дороги и ЛЭП прорвать оборону немцев за Черной речкой и занять ее. После чего обеспечивать оборону флангов наступающего к Неве корпуса со стороны Апраксина Бора и Мги. Оборона должна быть активной. Контратаки при возможности. При возможности — взять Апраксин Бор и перерезать железную дорогу.

— Смехов, как у вас с вооружением? — внезапно спросил комбат.

— Все в норме, — пожал плечами старший лейтенант. — Обеспечены всем. Боеприпасы тоже есть.

— С автоматами как?

— Маловато. По два на взвод.

— В течение дня обеспечить роту Смехова автоматическим оружием. Патронов тоже не жалеть, — повернулся комбат к начштаба. Тот кивнул и черканул что-то в своем блокноте.

'О как!' — изумился про себя Кондрашов. — 'А в училище из 'ППШ' стреляли только два раза…'

Долго еще обсуждали разные детали. Кто, где, куда, как… Больше всего ушло времени на решение вопросов снабжения. Все-таки, война это не только стрельба. Война, в первую очередь, именно снабжение. Какой бы ни был героический порыв, а идти в бой с пустой обоймой…

— Не комильфо, товарищ старший лейтенант!

— А? — обернулся Смехов.

— Идти в бой без патронов — не комильфо, говорю! — сказал лейтенант Москвичев. Комроты и три его комвзвода вместе с политруком шагали уже обратно, когда Смехов начал думать вслух. Эта привычка осталась у него еще с завода — разговаривать с самим собой в грохоте станков и лязге железа.

— Москвичев!

— Я! — крикнул лейтенант в спину командиру.

— Вот ты, Москвичев, умный, да?

— Эээ… Надеюсь, а что?

— На учителя учился до войны?

— Да. На учителя русского языка, литературы и истории! Два курса закончил до войны!*

*(Действительно, до войны эти дисциплины изучали на одном факультете — историко-филологическом. Впрочем, многое зависело от конкретного ВУЗа).

— Ну и молодец, Москвичев. А родом откуда?

— Из Кирова, товарищ старший лейтенант! Между прочим, Сергей Миронович — мой земляк! Бывали у нас?

— Земляк — это хорошо, — задумчиво сказал Смехов, продолжая месить сапогами грязь. А потом замолчал.

Москвичев удивленно пожал плечами. Помолчал. Потом снова сказал:

— А вы, товарищ старший лейтенант, откудова?

— Не откудова, а откуда, — поправил его немногословный Павлов, смешно пыхтя на ходу. Хотя и холодно было, и дождь шел — Павлов то и дело утирал лоб пилоткой. Комплекция обязывает потеть в любую погоду.

— Ой, ты больно грамотный! — огрызнулся Москвичев.

— Я не очень грамотный, — спокойно выделил голосом слово 'очень' Павлов. — Просто у меня мама в книжном магазине работала. Читал много.

— А сейчас не работает уже? — поинтересовался Москвичев.

— В эвакуации сейчас. На фабрике работает, спокойно ответил Павлов.

— У меня тоже библиотека хорошая была, — вступил в разговор Рысенков. — Три тысячи томов. Сгорела… После войны снова собирать начну.

— Так вы, товарищ лейтенант, откуд… а? — споткнулся на последнем слове Москвичев.

— Я-то? — словно очнулся Смехов. — Издалека я.

И снова опустил голову, упрямо шагая по глиняной жиже.

— Не приставай к командиру, — Павлов ткнул кулаком в бок Москвичеву.

— Дык я тока поспрашивать для интересу!

А Кондрашов шагал позади всех, вглядываясь в каждую деталь, в каждое дерево, в каждое облако. Он старался запомнить все, чтобы потом, после войны, смочь рассказать об этом, смочь нарисовать. Каким-то еще неосознаваемым, бессознательным чувством он понимал — все, что происходит вокруг него сейчас — это очень важно. Это самое важное, что было в его жизни, а, может быть, и самое важное из того, что будет. Внезапно его осенило — а ведь в этом и есть тот самый смысл жизни. Да, вот в этом. В этом мрачном сентябрьском небе Приладожья, в этих воронках, наполненных коричневой жижей, в этих исхлестанных осколками деревьях. Вот в этих вот людях — невысоком, похожем на воробья старшем лейтенанте Смехове, в двух вечно спорящих друг с другом Павлове и Москвичеве, спокойном, мало улыбающемся старшем политруке Рысенкове. И в нем самом сейчас сосредоточена вся жизнь его, Кондрашова — это ради того, чтобы идти по изувеченному войной лесу — Алексей Кондрашов родился и рос, учился и влюблялся, смеялся и плакал.

Эта мысль — странная и парадоксальная, но от этого еще более острая — так поразила его, что он едва не упал, споткнувшись о незаметный корешок, торчащий из жидкой земли. Но не упал, потому что оперся на плечо шагавшего чуть впереди Смехова.

— Извините, товарищ старший лейтенант…

Но командир роты даже и не заметил толчка в спину, полностью погрузившись в свои думы. Только кивнул и продолжил что-то бормотать себе под нос.

Что именно — Кондрашов не разбирал.

— Осторожнее, ты… Кочетырка! Уронишь командира! — рявкнул командным голосом Москвичев. Кондрашов пожал плечами, а Павлов засмеялся:

— Смешной ты, Сережа…

— Чего это я смешной? — обиделся Москвичев.

— Просто так, — улыбнулся Павлов.