Блокадный ноктюрн

Бомжей увозят и закапывают под безымянными, с номерами, железными кольями.

А мужиков этих не увозят.

И не закапывают. Их бросили в лесах и болотах. Мы бросили. Да, да. Мы. И нечего валить на Сталина, Ленина и прочих Берий.

Это я не похоронил их.

Потому что — Россия — это я.

Повторюсь.

Россия — это я.

Нет, не государство аки Людовик Какой-То-Там.

Я — это страна. Потому что меня когда-то так учили — если не ты, то кто? Потому, что Россия состоит из таких, как я. За единую и неделимую? Тогда не делите ее судьбу на всех. Каждый из нас — это Россия. И каждый из нас — несет ответственность за судьбу России. Ровно в одинаковой степени — что бомж, что президент. Потому что…

Россия — это я.

Я буду хоронить своих отцов и братьев, чего бы мне этого не стоило.

А ты — как хоронил своего отца?

Так же будут хоронить и тебя.

Можете считать это манией величия. Мне все равно.

— Дед! Чего разлегся?

А вот и Наташка с Анькой.

Киваю на крест.

Протягиваю им банку с мясом, хлеб, луковицу. Есть надо всегда, пока есть еда. Иначе — смерть. Джек Лондон, чо. И практика. Эти девки — молодцы. Хотя и дуры. Молодцы, потому что допинывают тушенку, смачно заедая луком. Дуры — потому что ездят сюда. Не бабское это дело…

Пока они доедают мой обед — я начинаю копать, доставая бойцов из земли.

Снимаю дерн.

Потом рыхлую, и что странно, сухую землю.

А вот и…

Полиэтилен.

Мешок, черный такой. Я его, немедленно, рву лопатой.

А потом мы достаем кости.

Одну за другой.

Бедренные откладываем отдельно. По ним считаем бойцов.

Раз, два, три, четыре, пять, шесть….

Три бойца.

Шесть бедренных костей.

Здоровые такие. Больше, чем у меня. А у меня рост — сто восемьдесят.

Голени идут. Анька вверх пошла по костям. Хотя тут все перемешано. Ребра вместе с ступнями. Череп — один — в тазовых костях. Наши ли? Может, немцев «черные» прикопали? И пошутили?

Наши, наши…

Фаланги пальцев ног в валенках. «Черные» их так и подняли. Не стали доставать косточки из смеси корней травы и войлока.

И еще наши пуговицы.

Впрочем, пуговицы — это отдельный рассказ. Не те, которые на шинелях, а те которые на нижнем белье. Есть с четырьмя дырками, есть с двумя, а есть даже и с тремя.

Какие чьи?

Вы, пока погадайте, а мы поднимать будем дальше.

Ребра россыпью.

Череп, более-менее, целый — один. Нижней челюсти нет. В верхней только один зуб. Других нет. Только ямки. Сама голова без повреждений. Даже черепные кости — ой, я знаю, что это не по паталогомедицински — по швам срослись без семидесятилетних проблем разложения. Кажется, вот тут даже хрящик сохранился на шве? Складывай, давай! И медальон ищи! Дед, да не бубни, ты, ладно? Ладно.

А вот плечевых костей только две. Странно. Обычно тоже сохраняются. «Черные» потеряли? Или в бою от потери крови из выдранных плечевых суставов умерли они?

Мы не плачем по ним.

Мы просто копаем и собираем бойцов по косточке. Одного за другим.

И не разобрать — где чья?

Но вы не волнуйтесь.

Мы вас всех троих в одном гробу похороним восьмого числа.

А пока вот так — в два черных мешка. В каждый мешок — уже в лагере — засунем бумажку, на которой Рита напишет — «Три бойца. Квадратная. В один».

По этой записке мы потом и разберемся.

А пока мешок с мелкими костями я складываю в полевой рюкзак — маленький такой, литров на тридцать, ношу там все нужное, — а два, с костями большими, на плечи и домой. В лагерь. Потому что две девки не донесут в руках пятьдесят килограмм костей.

А я потом дерну до наших мужиков в лес…

На раскопе время летит незаметно. Только начал работать — глянь, уже три часа прошло. Так что, когда вернулись, внезапно наступил обед. А после обеда — так же внезапно — полил дождь. Затяжной такой, мелкой сеточкой накрывший деревьица.

Лес тут какой-то смешной. Не то что — наш. У нас там деревья. Чисто энты толкиновские. Здесь же… Какие-то недоростки, право слово. Редко попадаются высокие деревья. Словно когда-то здесь был лесоповал. А потом на этом лесоповале, густо удобренном человеческим мясом, выросли вот эти вот — тополинки, осинки, елочки…

По ним сейчас и барабанит дождь. Плащ ОЗК я опять не взял. Не люблю я его. Длинный, ходить в нем не удобно. И он резиновый — не дышит. Закутаешься в него — и потеешь как в бане. Для бани мы их и берем. А сейчас я иду сытый и довольный по мокрому снизу и сверху болоту, жирно чавкая сапогами.

Вообще-то по дороге, хоть и дальше, но удобнее. Напрямки тут километр. Но местами приходится по колено в болотной жиже шагать.

Но я люблю лес под дождем. Идти легче. Да и работать легче, чем под солнцем. Под солнцем потеешь как негр на плантациях — тяжело дышать. А сейчас вот самое-то — мелкий такой дождик. Нечастый. Я люблю дождь. Впрочем, я солнце тоже люблю. И снег люблю. И даже морозы люблю. Я вообще погоду люблю. Любую. Потому что еще жив. Перестану ее любить — когда умру. А может и не перестану.

Умрем — все узнаем. А пока остается только верить.

Пока размышляю над тайнами бытия и погоды, дождик заканчивается. И я выхожу на Квадратную. Мужиков нет.

— Еж, прием. Белоснежка на связи. Я на квадрате, вышел с юго-западного угла.