Блокада

Лента и в самом деле замолчала. Или успокоилась, или заставила себя успокоиться. Филя то и дело оглядывался на нее и постепенно разглядел и свежую царапину на щеке, и явно вдоль этой же царапины срезанную прядь над левым ухом, и четыре свежих надреза на рукавах куртки, и одну полу той же куртки, рассеченную на ладонь. — Нет, непросто сдался Сишек светловолосой девчонке, мог и сам с ней поквитаться, и был близок к тому, очень близок. Да и до Сишека доставалось проводнице — не просто так у нее жизнь в Мороси сложилась. Тонкий белесый шрам вился от скулы к виску, бровь была когда-то рассечена, краешек нижней губы соскакивал в уголке рта вниз на волос. Хоть и плохонькая картинка была в руках у Пустого, а не было на ней этих отметин, не было. Эх, жаль, не видел Филя, как рубилась с Сишеком девчонка, — неужели правду сказал Коркин: что ни старик, ни эта проводница ни в чем не уступили бы Пустому — ни в скорости, ни в гибкости, ни в умении? Впрочем, чего бы понимал в этом деле скорняк! Пустого бы расспросить, да только что-то Пустой не только Ленту оборвал, но и сам в того самого Пустого обратился, что за весь день и пару слов не всегда проговаривал, а когда говорил, казалось, что сквозь зубы слова цедит. Теперь он, правда, явно не от боли замолчал, а словно обдумывать что-то начал. И глаза у него стали нормальные, а не как раньше — черные и страшные. Неужто и в самом деле страдал механик от головной боли, а со смертью Сишека боль от Пустого отступила? Выходит, это Сишек голову Пустому морочил? Зачем? Чтобы Пустой не вспомнил ничего? Так вот же, нет уже Сишека, а Пустой так ничего и не вспомнил… Или вспоминает как раз теперь? В то же время выходит, что Лента тоже была пустой, да наполнилась. Получается, что и Пустому дорога к той самой девятой пленке? К девятой. А впереди — пятая, ледяная. За ней еще есть шестая, и седьмая, и восьмая. Причем после шестой, как говорит Лента, машина откажет. Пешком придется идти? И кто же потащит пулемет? Или не придется его тащить, если патроны до того кончатся? А может, отсыпать все патроны Коркину? У его ж стрелялки с пулеметом один калибр!

«Не смотри», — напрягла скулы и поводила перед носом мальчишки прямым пальцем Лента. Филя поспешил отвернуться: и то сказать — на дорогу надо смотреть, на дома, что пустыми окнами на заброшенную улицу пялятся, а то уставился на девчонку. Да и было бы на что смотреть! Ну красивая, но уж больно строгая — нет той нежности, что в Ярке наружу чуть ли не ростками весенними раскрывается, нет того совершенства, что с картинки с той самой Ноттой в глаза бьет, нет очарования Твили-Ра, сменщицы Яни-Ра, что всякий раз едва не сбивало с ног Филю. Специально ведь бегал к базе, чтобы хоть одним глазом взглянуть на ту светлую. Нет в ней и того, что было в племяннице ткача, — трепета и дрожи. Или есть? Отчего же он не может оторвать глаз от этой светловолосой? На Ярку с удовольствием поглядывал, а на Ленту смотрит потому, что не смотреть не может. Вот отвернулся, а голова сама обратно просится. Да и Пустой за руль держится, а сам глаза скашивает, в зеркало смотрит. Вот бы здесь племянница ткача оказалась…

Филя проглотил так некстати навернувшиеся слезы, яростно почесал нос, обернулся, как бы оглядывая отсек, вновь быстро посмотрел на Ленту и тут же понял — она нашлась. Не просто Пустой искал неизвестную с картинки, которую обнаружил в собственном мешке, но и девчонка с этой картинки много лет чувствовала себя потерянной, и вот она нашлась. И облегчение, накрывшее ее, послужило и причиной внезапного приступа болтовни, и испарины на висках, и подрагивающей нижней губы, и блеска в глазах.

— Сбавь обороты, — глухо выговорила Лента Пустому, — Чуть потише здесь. Самое опасное место, а до трассы близко. Тут переродки нападают сверху.

— Так закрыться, и все? — не понял Коркин.

— Не получится, — Она уже лезла на крышу. — И шуметь нельзя тут: дозоры собачников могут быть недалеко. Обозы сюда не суются, а которые суются, пропадают. И с машинами у переродков тут все отработано. Льют всякую дрянь на стекла. Ничего, прорвемся. Вот дальше будет трудней. Механик, держись чуть правее.

Справа здания были разрушены почти до основания. Только сотни через две шагов опять поднимались развалины в два, три этажа, а слева стояли серые мрачные гиганты, в которых и окна-то начинались не ниже, чем была крыша у мастерской Пустого, да и сами эти здания напоминали огромные мастерские.

— Скорее всего, какие-то заводы на окраине города, — заметил Пустой. — Я бы там полазил.

— Ну вот, — донесся с крыши голое Ленты, затем сверкнула или бесшумная молния, или луч ослепительного света, и в трех десятках шагов с высоты рухнуло и с тихим воем забилось отвратительное существо, напоминающее огромного паука с человеческой головой и множеством рук, ног и каких-то отростков. На камне расплескалась лужа отвратительно пахнущей жидкости, — Как запашок? — раздался сверху голос Ленты, — Это не дерьмо, но удовольствия от него не больше. Отмыться можно только горячей водой, но эта дрянь разъедает кожу. А вот и еще!