Блокада. Книга пятая

— Веру! Веру Королеву! — почти с отчаянием выкрикнул Суровцев.

— Королеву? Сейчас ее нет здесь, — слабым голосом ответила женщина.

«Жива! — мелькнуло в сознании Суровцева. — Значит, Жива!»

— А где она? — спросил он торопливо.

— У начальника госпиталя.

— Это на третьем этаже? Спасибо, я сейчас…

— Подождите! Кто вы, собственно, такой, товарищ?

— Я Суровцев, капитан Суровцев, лежал в вашем госпитале. А теперь вот вернулся в Ленинград. Словом, я хотел бы видеть Веру…

— Королевой сейчас нет в госпитале, — терпеливо, но равнодушно разъяснила женщина. — Она на квартире у Осьминина, у начальника госпиталя. Он болен.

— Я могу написать ей записку? — упавшим голосом спросил Суровцев.

— Пишите.

— Но… можно попросить бумагу?

Женщина медленно, будто с огромным трудом, подняла руки с колен, точно слепая, пошарила ладонями по столу и подвинула к Суровцеву листок бумаги.

Суровцев достал карандаш и растерянно помедлил. Что писать?

Наконец решился…

«Здравствуйте, Вера!

Это я, капитан Суровцев, — помните, который сбежал из вашего госпиталя. А теперь вернулся с передовой, получил назначение в Ленинград. Заходил проведать вас, но не застал. Надеюсь, что у вас все хорошо, насколько может быть хорошо сейчас в Ленинграде.

В. Суровцев».

Подумал немного, достал из кармана командировочное предписание, на обороте которого был записан продиктованный ему майором адрес. Написал: «Нахожусь по адресу…», свернул записку и, протянув ее женщине, сказал:

— Очень прошу, передайте!

…И вот теперь Вера стояла перед ним.

— …Давно ли отозвали? — задумчиво повторил Суровцев вопрос Веры. — Сейчас мне кажется, что очень давно.

Он тряхнул головой, отгоняя воспоминания, и, нахмурившись, сказал:

— Можно ехать. Пора.

Подошел к стене и снял с гвоздя свой полушубок.

— Володя, милый, — воскликнула Вера, — зачем вам ехать самому? У вас же наверняка есть срочные дела! Спасибо за машину, а если к тому же бойцы помогут…

— Поехали! — прервал ее Суровцев.

7

Мы спустились вниз и вышли на улицу.

Возле подъезда я увидела фургон с красным крестом на боках.

«Откуда у них медицинский транспорт? — удивленно подумала я. — Ведь это же не госпиталь. Впрочем, вполне возможно, что в полку имеется своя санчасть».

У машины ожидали двое бойцов, один в шинели, другой в полушубке. Когда Суровцев подошел, бойцы вытянулись, и тот, что был в полушубке, видимо старший, громко сказал:

— Товарищ капитан! По вашему приказанию…

— Гроб достать удалось? — прервал его Суровцев.

— Достали, товарищ капитан. Всего два осталось. Лейтенант приказал, чтобы…

Суровцев, не дослушав, махнул рукой и, повернувшись ко мне, сказал:

— Вам придется ехать в фургоне, Вера. Я должен находиться в кабине. Таков порядок.

— Конечно, конечно, товарищ капитан, — торопливо сказала я, не решаясь в присутствии бойцов называть Суровцева по имени.

— Какой адрес? — спросил он.

— Мойка, набережная Мойки! На углу Невского остановитесь, я покажу дом.

— Садитесь скорее.

Я обошла фургон. С тыльной стороны его была открыта дверца, к которой вели три металлические ступеньки.

Я торопливо влезла по лестничке, шагнула в темноту и тут же больно ударилась обо что-то ногой. Сообразила, что это гроб, но не почувствовала страха. Мелькнула мысль, что если бы до войны я вот так натолкнулась в темноте на гроб… Но тогда не было ни обстрелов, ни трупов на улицах…

В дверном просвете появился боец в шинели, он влез в фургон, за ним — другой.

— Чего же вы стоите-то? — спросил первый. — Тут по бокам скамейки, садитесь!

Я нащупала скамью и села. Бойцы расположились напротив. Кто-то из них захлопнул дверцу. Зашумел мотор. Машина тронулась.

Некоторое время мы ехали в молчании. Впрочем, я не замечала этого… Странно, я везла гроб для Федора Васильевича и все-таки не могла поверить, что его нет в живых… Я снова и снова вспоминала, как пришла к нему в первый раз, потом во второй, как мы вместе искали на карте Синявино… Я убеждала его, что блокаду прорвут не сегодня-завтра… Но ведь я и сама тогда верила в это, и у нас в госпитале все верили, и Володя, который попал к нам прямо с «пятачка», тоже верил…

Сколько времени прошло с тех пор? Сейчас мне казалось, что я уже целую вечность живу в этом холоде, при свете коптилок…

— Кого хоронить-то будем? — спросил кто-то из бойцов.

— Одного человека… — рассеянно ответила я, погруженная в свои мысли.

— Понятно, что человека. Генерала, что ли, какого?

— Почему генерала?

— Ну… гроб, фургон… капитан сам едет.

Да, гроб сейчас был редкостью. Какие там гробы! Их попросту не из чего было делать. Все, что могло гореть, живые оставляли себе. Для печек. Мертвым было уже не холодно…

— Это известный ленинградский архитектор, — сказала я, не замечая, что стараюсь как бы оправдаться. — Очень хороший человек!

— Осколком? — деловито осведомился тот же боец. Голос у него был глухой, с хрипотцой.