Блокада

Не мгновенные импульсы, не преходящие, скоротечные ситуации, не громадная власть, которой наделен командующий, диктовали Говорову нормы поведения, определяли каждый его поступок. Он делал и говорил только то, что уже всесторонне было им продумано. Подобно астроному, рассчитывающему движения небесных тел, предугадывающему появление одних и исчезновение других, подобно математику, оперирующему абстрактными цифрами и не всем доступными формулами, которые в конечном счете приводят к непреложным практическим выводам, он управлял такой сложной системой, какой являлся огромный фронт, где действуют десятки и даже сотни тысяч людей, тысячи артиллерийских стволов, сотни танков и самолетов. Однако, в отличие от астронома или математика, Говорова редко можно было застать в его рабочем кабинете.

Он не метался беспорядочно по дивизиям и полкам, с единственной целью — «дать разгон» любому встречному. На каждый день у него был четкий план и вполне определенные намерения.

Ни один из командующих Ленинградским фронтом не посещал Ораниенбаумского плацдарма. Говоров полетел туда на беззащитном «У-2» через несколько дней по прибытии в Ленинград. И решил притом задачу чрезвычайной важности: изыскал возможность если не полного прекращения, то, во всяком случае, дальнейшего значительного ослабления террористических обстрелов города немецкой дальнобойной артиллерией.

Уже за одно это Васнецов проникся симпатией к Говорову. И чем дальше, тем взаимные их симпатии становились глубже. По складу характера эти два человека очень отличались один от другого и тем не менее с каждым днем все больше тянулись друг к другу.

…В тот раз, когда Васнецов был приглашен Говоровым для ночного разговора, кабинет командующего впервые представился ему штурманской рубкой на корабле дальнего плавания. Где-то там, за стенами, увешанными картами, на громадных, необозримых пространствах, бушевала стихия войны, а здесь царило спокойствие и делалось все, чтобы выдержать в этой стихии точно заданный курс. На столе перед Говоровым, будто лоция, лежала толстая тетрадь, исписанная его четким, аккуратным почерком, а рядом с ней — карманные часы.

При появлении Васнецова командующий мельком взглянул на эти часы. Они показывали десять минут второго.

— Слушаю вас, Леонид Александрович! — сказал Васнецов, опускаясь в кресло. — Что-нибудь случилось?

Несколько мгновений Говоров молчал, словно не замечая Васнецова. Взгляд его был устремлен на одну из карт. Потом голова командующего медленно повернулась, и серые, немигающие глаза в упор глянули на Васнецова.

— Прошлой ночью, как раз в это время, противник перешел в большое наступление на юге, — негромко произнес Говоров.

В первый миг Васнецову показалось, что речь идет о южной окраине Ленинграда.

— В районе сорок второй? — спросил он, едва сдерживая волнение. Но тут же понял, что речь идет о чем-то другом. Случись это на Ленинградском фронте, он узнал бы о том немедленно, а не сутки спустя.

Из репродуктора, стоявшего на тумбочке у стола, негромко лилась бравурная мелодия. Васнецову вспомнилось, что несколько месяцев назад Жданов специально звонил в Москву председателю Радиокомитета Поликарпову и просил его распорядиться, чтобы для ленинградцев передавалось как можно больше веселой, бодрой музыки. Но сейчас фрагменты из оперетты воспринимались Васнецовым как совершенно противоестественный фон, на котором протекал разговор с командующим.

— Речь идет о наших южных фронтах, — уточнил свое сообщение Говоров. — Наступает армейская группа генерал-полковника Вейхса.

О том, что на юге страны обстановка все более осложняется, Васнецов, разумеется, знал. Однако напряженная работа, которой он занимался повседневно, как-то отвлекала его от мыслей о юге. Его всецело захлестнули заботы о Ленинграде.

Десятки тысяч людей уже работали на строительстве новых и модернизации прошлогодних оборонительных сооружений, а командующий фронтом после каждого из своих почти ежедневных объездов города неизменно твердил одно и то же:

— Мало. Нужно привлечь дополнительные силы.

И это в то время, когда так остро нуждалась в рабочей силе ленинградская промышленность, сумевшая восстановить производство почти всех образцов боевой техники, выпускавшихся ею в первые дни войны! В то время, когда одни лишь боеприпасы производились уже не на пятидесяти предприятиях города, как это было в мае, а на семидесяти пяти ленинградских фабриках и заводах!

В довершение к тому продолжалась эвакуация населения. Государственный Комитет Обороны решительно потребовал оставить в осажденном городе не более 800 тысяч человек. Да и тот же Говоров не переставал напоминать, что «в городе-крепости должен остаться лишь крепостной гарнизон» (в это понятие он включал, конечно, и трудоспособное население).