Блокада

Внезапно Анатолий бросился к окну и, ухватившись за одну из досок, стал отдирать ее.

— Что ты делаешь, Толя, зачем?! — воскликнула Вера и, вцепившись в плечо Анатолия, старалась оторвать его от окна.

— Я должен, я должен посмотреть, — повторял Анатолий, сбрасывая Верину руку со своего плеча. Он с силой пытался отодрать одну из досок, а когда она чуть подалась, просунул пальцы в образовавшуюся щель и, ломая ногти, раздирая в кровь руки, тянул на себя доску. Наконец доска подалась, он рванул ее, она со скрипом отлетела, и в окне образовалась широкая щель.

Они оба прильнули к ней и замерли при виде открывшегося им зрелища. По небу, медленно взбираясь вверх, ползли разноцветные линии — красные и зеленые, точно кто-то невидимый гигантским карандашом вычерчивал их на темном небосклоне.

— Что это, Толя, что это? — прошептала над его ухом Вера.

Анатолий молчал. Он сам не знал, что это такое, никогда раньше не видел ничего подобного.

В этот момент они услышали новый звук, будто где-то далеко, в высоте, лопнул детский воздушный шар, только очень большой, и внезапно все озарилось белым, призрачным светом.

Теперь они видели все: деревянные дома с темными, плотно завешенными изнутри окнами на противоположной стороне улочки, подсолнухи в палисадниках, колодец с журавлем, лес, в котором можно было различить каждое деревцо…

Анатолий и Вера отпрянули от окна, потому что им обоим показалось, что они вот так же видны отовсюду, как и эти дома, колодец, и ведро, подвешенное к задранному над колодцем журавлю, и деревья, но в это мгновение свет в небе погас, все погрузилось в темноту, и снова послышались далекие выстрелы и глухое металлическое урчание.

— Это они. Толя, это они! — прошептала Вера, крепко прижимаясь к Анатолию.

Он попытался овладеть собой и сказал:

— Почему именно «они»? Может быть, это наши!

— Нет… нет, это они, — с трудом выговаривая слова, повторила Вера.

Анатолий снова прислушался. Но теперь все как-то разом стихло. Не было слышно ни рокота танков, ни выстрелов.

— Ну вот видишь, — с трудом сохраняя свой назидательный тон, произнес Анатолий, — все успокоилось. Наверняка это наши заканчивают разгром этих…

Вера молчала. Она по-прежнему крепко держала Анатолия за руку, притягивая к себе, боясь хоть на мгновение потерять ощущение его близости.

Еще две, три, пять минут прошли в полной тишине.

И в эти долгие, бесконечные минуты перед Верой прошла вся ее жизнь. Это была короткая, ничем не примечательная жизнь обыкновенной советской девушки, но теперь она показалась Вере такой необычной, светлой, радостной и такой же невозвратимой, как детство, как огромная, вся в огнях и блестках елка во Дворце пионеров… И все, что она делала в той, ставшей внезапно недостижимо далекой и прекрасной жизни — хотя Вера жила ею еще только вчера, — наполнилось для нее огромным смыслом. Пионерские сборы и комсомольские собрания, даже те, что раньше казались Вере скучными, малозначительными, вспомнились ей теперь как очень важные, без которых она не могла бы существовать. Лица институтских преподавателей, фасад дома, где она жила, аккуратно сложенная, еще пахнувшая типографской краской газета, ожидавшая отца на столе, уже накрытом для завтрака, первомайские и ноябрьские демонстрации, та покачивающаяся на волнах лодка, в которой стоял Анатолий, — все это в беспорядочной последовательности, но необычайно ярко проплыло в сознании Веры.

А потом все смешалось, потеряло рельефность, сохраняя лишь смутные очертания, точно воспоминания о только что виденном и уже полузабытом сне, который бесполезно стараться восстановить в памяти. Но хотя расплылись краски, поблекла такая яркая, такая жгуче-зеленая трава, серой дымкой подернулось бездонное, ярко-голубое небо, все же то, что ты видел во сне, еще стоит перед тобой смутным видением и зовет туда, в, казалось бы, такой близкий, но, может быть, навсегда потерянный мир. Таким миром был сейчас для Веры родной Ленинград. Он точно плыл перед нею в белой ночи, похожий на гигантский воздушный корабль, со своими шпилями-мачтами, палубами-набережными, удаляясь все дальше и дальше.

А потом все исчезло, все закрыл мрак, и Вере показалось, что теперь тысячи неизведанных километров отделяют ее от мира, в котором она жила. Как вернуться туда, куда идти? Если бы знать!

Но она не знала. Вере казалось, что от той, единственно возможной для нее жизни ее отделяет глухая стена, и единственная живая связь с прошлым заключалась теперь в Анатолии.

— Ты знаешь, что это было такое? Ну, вот эти разноцветные огни в небе? — спросила наконец Вера.

— Нет. Видимо, какая-нибудь условная сигнализация.

— А мне теперь кажется, что это и был тот мир… ну, тот, невидимый, который рядом с нами… Толя! — Внезапно она с еще большей силой притянула его к себе. — Мне все время кажется, что мы никогда, никогда не вернемся!

— Замолчи!

— Нет, я не буду молчать! Может быть, это и есть последние наши часы, последние минуты, когда мы вместе! Зачем же ты велишь мне молчать? Молча сидеть и ждать? Зачем?

— Но что же ты хочешь… — начал было он, но Вера прервала его: