Близнецы в мимолётности

— Как ты не видишь, — сказал я, всматриваясь в них и терзаясь тем, что претерпел от Старкова, — не видишь... он строит из себя, а сам — дешёвка! Знаешь, сколько у него баб каждое лето?

— Помолчи... Тебя зовут, кажется... — мне предлагали закончить фразу, что я и сделал:

— Валерий.

Если бы можно было выразить ей так, чтобы она остро-остро почувствовала: вся моя жизнь — её, и пусть она поступает с ней, как вздумается!

— Ты меня за плоскодонку извини, — сказал я. — Так вышло...

— Я всё поняла. Я не сержусь.

Я быстро обнял её и поцеловал в губы. Слегка.

— Не надо, а? — осторожно меня отстранила.

— Ты... — сказал я тихо, — ты выходи за меня... Мне в армию только на будущий год осенью. А после службы я по моей специальности запросто устроюсь — в любом городе!

— Тебе и восемнадцати нет?

— Есть. Но у меня отсрочка от призыва — должен окончить техникум.

— Знаешь, на сколько я тебя старше?

— Лет на пять? Ну и что?

Она произнесла, тяготясь необходимостью просить:

— Иди домой. Пожалуйста, а?

Не отпуская её руку, я взял и другую.

— Валерий... — проговорила тоном тоскливого попрёка.

— Ну? — бросил я упрямо и едко.

— Иди.

— Ладно... — я деланно послушно кивнул, — ладно, всё нормально! Пойду обратно, поговорим с твоим Олегом...

Вздохнула: — Шантажист. — Наш путь продолжился. Она открыла калитку, мы поднялись на веранду. Меня охватило чувство устойчивой близости к здешней обстановке, будто я с привычным постоянством прихожу сюда к Нинель... и буду приходить. И ещё мне стало страшно вспугнуть блаженное осознание того, что это меня она ведёт к местечку у торца дома.

Из дальней комнаты доносился звук телевизора — обыкновенно Надежда Гавриловна смотрела его допоздна. Она была глуховатая, но если и услышала наши шаги, любопытство не заставило её выглянуть. Нинель нажала выключатель — над нами зажглась лампа под металлическим абажуром, осветив стол и два стула по обе его стороны. Я мысленно обхватил ту, что стояла со мною рядом, и немо выругал себя: она заметила мой взгляд, прильнувший к обтянутым брючками бёдрам. Мне сказали терпеливо и скучно:

— Хочешь бутерброды с докторской колбасой?

Я представил, как сижу перед ней и поглощаю бутерброд. Это показалось мне такой нелепостью, что я не отвечал, поражённый. Она смотрела неодобрительно:

— Есть суп из концентратов. Разогрею?

Я хотел было с достоинством заявить: и ей и мне известно, что она, как принято, проявляет гостеприимство, но я не тупарь, которого это растрогает. Мой рот уже раскрылся, как вдруг меня дёрнуло напомнить ей с юморком о наисерьёзном:

— Выходи за меня и тогда разогревай суп, борщ... — я дурацки хихикнул.

Она в раздражении ушла, и я не знаю, как не взвыл от досады, что не сумел взять нужный тон, сыпля уместными словами. «Если она не возвратится, — страдая, сказал я себе, — если...» — и, ничего не придумав, сел на стул, чтобы не уходить, пока меня не прогонит хозяйка. Но Нинель вернулась — недовольная, замкнутая. Принесла бутылку вина и два стакана: один вставлен в другой. Вино было болгарское, сухое. К нам в городок его завозили раза два в лето, и бутылки сразу бросались в глаза на полке магазина, где из напитков обычно бывали только отечественные водка и плодово-ягодный крепляк.

Я уставился на Нинель с улыбкой ликования.

— И с чего ты взялся мне на радость? — сказала она уныло.

Бутылка была початая. Мне налили на глоток, второй стакан наполнился наполовину. Она стиснула его ладонями, задумчиво перекатывала в них, сидя напротив меня, и я миг за мигом жил тем, что сейчас она вскинет глаза и тотчас смущённо опустит. Я встану, бережно её обниму, и она поднимется, мы ступим на ту часть веранды за углом дома, куда не достаёт свет лампы, не заглядывает луна и где к стене прислонилась сложенная раскладушка. Я подумал, что для храбрости надо выпить, но тут же об этом забыл.

— Ты... — начал я и запнулся, — не замужем? А если да, то он гад — раз ты тут одна и невесёлая. Правда?

Она отпила из стакана и всматривалась в вино.

— Звезда моя невесёлая.

— А прямо и откровенно? — попросил я жалобно.

Она сделала два глотка.

— Моя звёздочка, наверно, самая тускленькая... она, должно быть, очень далеко.

Я помолчал, показывая, что внимательно слушаю, и проговорил вкрадчиво, как только мог:

— Меня тоже интересуют гороскопы... — потом спросил: — Ты кто по созвездию?

— Близнец.

Восторг ударил мне в голову, и она запрокинулась:

— И я-ааа!!!

Мой радостный смех не взбодрил Нинель.

— Ты — какого числа? — спросил я.

— Не к чему это. — Вид у неё был нелюбезный.

Я нашёл ход:

— Знаешь, для чего мне нужно? Хочу блеснуть эрудицией. Вспомни что-нибудь о природе в твой день рожденья или где-то около, примету какую-нибудь — и я назову другие.

Она с неудовольствием задумалась.

— Прилетают ласточки, — обронила вяло.

— Ага! — я перебрал в уме преподанное дедом, сориентировался и объявил: — Хорошо начинает ловиться карась! — добавил, что сам я родился немного позже: — Тогда уже и карп клюёт вовсю!

— Замечательно, — отозвалась она сухо, допила стакан.

— Можно? — спросил я, налил ей, чуть долил себе и выпил.