Близнецы Фаренгейт

Теперь остается только одна мера времени — постепенное угасание дорожных фонарей. Огромный грузовичище с прицепом, нарисовавшись в дали, сбавляет ход и останавливается около нас именно в ту минуту, когда издыхает последний фонарь. Мы, не очень веря глазам, смотрим, как он приближается — чудовищный, грязный, с целой решеткой фар, сияющих в полную силу. Когда грузовик встает перед нами, из под замасленного брюха его вырывается волна тепла и дизельных ароматов. Кабина водителя висит над землей так высоко, что мы не видим — кто там внутри. И несколько мгновений просто стоим и смотрим.

— Ну так чего, ехать-то, на хер, будем? — осведомляется хриплый мужской голос.

И я выпадаю из оцепенения, рву на себя дверцу кабины, пытаюсь поднять Тэсс, подсадить ее на железную приступку. Она, вывернувшись из моих рук, вскарабкивается, будто мартышка, наверх, оставив меня с ее сумкой в руках. Я лезу следом, зашибаю в спешке голень, мне страшно, что неведомый этот мужчина, увезет мою дочь в темноту.

Едва мы оказываемся в кабине, — я еще не успеваю и дверцу захлопнуть, — как грузовик трогается с места.

— Спасибо, — говорю я, стараясь не закашляться в густом сигаретном дыму.

— Да чего там, — отвечает шофер. Это настоящий великан, вышедший в тираж культурист, безобразный, но завораживающий. Поседевшие волосы его напомажены, рожа размером с лопату красна и покрыта щетиной. Говоря, он не отрывает налитых кровью глаз от дороги.

— Слезь-ка с рычага передач, — требует он. Тэсс сдвигает ноги, прижимает их к моим. Мы приникаем друг к дружке, отец и дочь.

— Куда направляетесь? — спрашивает шофер, обгоняя две темных машины. При этом он включает еще какие-то огни, как будто света у него в запасе, хоть залейся.

— Я… дочь возвращается к матери. В Кесуик.

— Это, на хер, где же такой?

— В Камбрии.

— Я ни в какую Камбрию, на хер, не еду. Я на склад.

— А где находится склад?

— В Карлайле.

Я не знаю, что сказать, и потому говорю: «Хорошо». Карлайл стоит не в миллионе миль от места, в которое я пытаюсь попасть, другое дело, что я и понятия не имею, куда, собственно, направляюсь. Дом жены сейчас укрыт непроглядным мраком. Дом Джона — мой дом — вероятно, тоже. Все, чего я хочу, это найти маленький оазис света, в котором можно будет устроить дочь, надежно и безопасно.

— Как вы думаете, свет в вашем складе есть?

— Да уж лучше бы был, на хер.

— А если нет?

— Ну, с этим я быстро разберусь.

Самообладание его вдохновляет, раздражает, пугает и влечет. Мне хочется схватить его за рукав и попросить — пожалуйста, пожалуйста, — объясните мне, что за чертовщина творится вокруг, как вы полагаете? Но я боюсь спрашивать, даже вежливо и спокойно, — а ну как он скажет, что не знает, а вдруг зарыдает-завоет, этот огромный, сильный мужчина с ручищами, как у Арнольда Шварценеггера. Пусть уж его уверенность в себе останется неоспоренной, пусть он делает свое дело, пусть держится света, в который верит так слепо.

Сквозь меня прокатывает волна тошноты, и я понимаю вдруг, что спал в последний раз уже очень давно. Обе ночи уик-энда я провел в постели любовника, ругаясь с ним, отстаивая право человечества на продолжение рода. Вместо того, чтобы дрыхнуть ночи напролет, я таращил глаза, вымаливал поцелуи прощения, выдумывал дурацкие теории заговора, объясняющие, почему на удивление хорошую, пользующуюся такой популярностью пьесу сняли со сцены после десяти представлений. А если мне все же удастся добраться до дома Хизер, она вряд ли предложит мне подушки и одеяла. Я откидываю голову назад, досчитываю до десяти и продолжаю считать дальше.

Шоферу, похоже, Тэсс интересней, чем я. Может, и у него есть дочь — или счастливые воспоминания о ней.

— Пора бы уж и в постельку, а? — улыбается он краем рта.

— Еще рано, — отвечает Тэсс. Узнать время по часам, которые светятся на приборной доске, труда ей не составляет.

— Верно, верно, — говорит шофер. — Так где была-то, м?

— В гостях.

— Здорово.

— Мне папин друг книгу подарил.

— Отлично.

— А можно я свет включу? — спрашивает Тэсс, указывая на выключатель внутренней лампочки.

Шофер качает головой:

— Пока я веду, нельзя. Закон не велит. Мне за это могут срок впаять.

Тэсс, надувшись, скрещивает руки на груди. Некоторое время мы все молчим, сидя поверх гигантского мотора, который ревет и содрогается под полом. Я смотрю в окно. С такой высоты мне хорошо видны окрестности — особенно теперь, когда не горят дорожные фонари. К моему удивлению, я вижу, что еще сохранились разбросанные там и сям по тонущему во мгле ландшафту дома и постройки, в которых свет горит как ни в чем не бывало. Время от времени, мы минуем деревни, и я различаю световые знаки — единственный работающий светофор, подсвеченные церковные часы, даже вывеску магазинчика, — удивительным образом сияющие в почти кромешной тьме. Никакой логики, никакой объясняющей хоть что-то причины я во всем этом усмотреть не могу.