Близнецы Фаренгейт

Она, правда, говорила что-то, да только в ушах Дугги стоял такой рев, что голоса ее он не слышал. Ну и ладно, он и так знал, что говорит мама, ни по губам читать было не нужно, ни по глазам, - знал, потому что она всегда была здесь ради него, только ради него, она и жила-то лишь для того, чтобы жил он, существовала, чтобы существовал Дугги. Он знал, что она предлагала ему, пока в голове его меркнул свет: «Возвращайся, останься со мной. Я тебя спрячу. И ты сможешь начать сначала. Все начать сначала».

Туннель уже открылся. Дугги съежился, прижал колени к груди, стиснул кулаки - все, готов.

 

 После боли

Морфей, ударник самой продвинутой дэт-металлической группы Северного Айршира, именуемой «Трупорубка», пытался хоть как-то заслониться от солнечного света. Свет доставал Морфея, нужно было пригасить его, отогнать назад в его мерзостные владения, восстановить власть тьмы. В самые последние минуты сна Морфей набросил поверх лица мускулистую, татуированную руку, прикрыв ею глаза. Без пользы. Тьма таяла.

Он сел в постели и сразу понял две вещи: сегодня вечером начинается восточно-европейское турне его группы, это раз, и – с головой у него творится что-то странное, это два. Он поморгал, прищурился, защищая глаза от избытка зимнего света, вливавшегося в незанавешенное эркерное окно крохотной квартиры. Машины на улице накрылись ночными шапками снега, слепящими, воинственно белыми. Прежде снег на машинах Морфея нисколько не беспокоил, а вот сегодня – более чем.

– Что-то со мной странное творится, – сказал он – по-венгерски – своей подружке, Ильдико. Ну, в этом-то ничего такого уж странного не было. Кровать, в которой они лежали, располагалась в самом центре Будапешта.

– Так ты вообще человек странный, – отозвалась Ильдико и, ткнув его носом в плечо, повалила Морфея назад, на постель. Пряди густой гривы Ильдико щекотали ему лоб, хотя, возможно, это были его пряди. Общих волос их хватило бы человек на пять.

– И чувство ритма у тебя потрясающее, – прошептала она Морфею в ухо и игриво потрепала его по бедру.

Он погладил ее под простыней, полагая, что она по-прежнему голая – но нет, Ильдико уже успела натянуть на себя нечто хлопковое. Ладони Морфея, ороговевшие за многие годы, в течение коих им приходилось лупить по барабанам со скоростью 240 ударов в минуту, - а именно такой требовали песни вроде «Адского экспресса», «Убийственного вихря» и «До встречи в Гоморре», - задержались на чем-то, схожем со странной коростой, покрывавшей облачение Ильдико.

– Что это на тебе? – спросил Морфей.

Ильдико села, и он увидел собственную футболку, фирменную, с надписью «Трупорубка». Девушка повернулась, чтобы показать ему выпуклые серебристые буквы на спине: «Европейское турне 2000 – Будапешт, Братислава, Прага, Вроцлав, Варшава» - дальше шли названия других городов, наполовину съеденные машинной стиркой, даром, что футболки эти еще и поныне продавали всем желающим. «Только ручная стирка», указывала пришпиленная к вороту бирка, но если честно, кто же станет стирать футболку вручную?

– А тебе идет, – сказал Морфей. Приятно было увидеть хоть что-то темное.

– Я решила, что нам стоит обменяться одежками. У меня есть отличная розовая комбинашка, не хочешь примерить?

- Ха-ха-ха, – промычал он и сразу задумался: может, по-венгерски, «ха-ха-ха» должно звучать как-то иначе?

Такой умной подруги, как Ильдико, у него еще не было. Она не принадлежала к фанаткам группы, - собственно, «Трупорубка» ей не так чтобы и нравилась. Ильдико был по вкусу, скорее, стиль «эмбиент» - холодные электронные шумы, наполнявшие ее комнату словно бы дуновениями освежителя воздуха. Громовая эпопея «Трупорубки», повествующая о выдранных заживо внутренностях, о погибающих под пытками душах, кишащих червями телах и пронзаемом гвоздями Христе, мало, говорила она, способствует успеху ее потуг сосредоточиться на университетских учебниках. Зато ей нравился ударник «Трупорубки». Очень нравился.

- У меня что-то непонятное с головой, - сказал Морфей.

- Болит? - подсказала Ильдико и вылезла из постели. Подол слишком большой для нее футболки привольно облегал ее ягодицы. «ГОТОВЬСЯ!» - настаивал слоган, красовавшийся под расписанием турне.

- Ага, болит, - хмуро признал он.

- Э-э… головная боль, что ли? - спросила она, отодвигая теплые, точно тосты, бедра подальше от древней чугунной трубы отопления.

- У меня не бывает головной боли, - сказал Морфей, и сморщился, - Ильдико подошла к окну и в глаза ему ударил ореол яростного солнечного света, обливший по контуру ее силуэт.

- Ну, похоже, теперь случилась.

- Может быть, это… как ее… - он не знал, как по-венгерски «опухоль мозга». - Может быть, я скоро умру.

Ильдико, собираясь надеть лифчик, стянула с себя и бросила ему футболку.

- Попробуй принять аспирин, - посоветовала она.

- Ты же знаешь, я ни в какие наркотики не верю, - ворчливо напомнил ей Морф, закрывая лицо большими освещенными солнцем ладонями.