Ближе, чем ты думаешь

Во-вторых — а может, это и была главная причина? — я чувствовала непреодолимую любовь к растущему во мне живому существу. Когда я впервые отправилась к акушеру-гинекологу, срок беременности уже составлял семь-восемь недель. Мне сделали УЗИ, а потом врач спросила меня, хочу ли я услышать сердце ребенка.

Вопрос застал меня врасплох. Я ведь даже не знала, что у зародыша на такой стадии развития уже может биться сердце. Потом кивнула; акушерка потянула какую-то ручку на своей машине и включила звук.

Тогда у меня и исчезли все сомнения относительно того, была ли я беременна или нет. Этот чудесный звук — ка-чанк, ка-чанк, ка-чанк — казалось, заполонил собой всю процедурную. Честно признаюсь: я никогда не слышала ничего более чудесного, столь прекрасного.

Уже не имело значения, привел ли к беременности акт любви или акт насилия. Ребенок был мой, а не насильника.

Тот факт, что он в свое время овладел мной, не означал, что плод будет тоже принадлежать ему.

Вскоре после этого Бен предложил мне выйти за него замуж. Мы все еще не знали, кем был отец. Но он сказал, что так сильно любит и меня и ребенка, что это не имеет значения.

Когда появился ребенок, беленький и светловолосый (то есть совершенно очевидно не его), Бен не стал поступать так, как свойственно обманутым молодым отцам.

Такова уж была природа Бена. Надежный и спокойный, на такого человека всегда можно положиться. И готовый принять что угодно.

Бен начал ухаживать за мной, когда я работала в «Старбаксе»: это были времена, когда у меня только-только появились деньги, так что я уже не ночевала в машине. Он был симпатичным парнем, немного моложе меня, безупречно темнокожий и жилистый, с мощным V-образным торсом. Всякий раз, когда он заходил в кофейню, у него находился способ рассмешить меня, будь то издевательский комментарий над поступком кого-то из покупателей или уничижительная шутка в свой собственный адрес. Он определенно был яркой натурой.

Но больше всего меня влекло к нему то, что он был способен к эмпатии. В каждом из отпущенных им комментариев я видела, насколько хорошо он воспринимал мир с позиции постороннего человека.

Для парня — любого парня — такая черта характера была большой редкостью.

Позже он признался, что часто проезжал мимо «Старбакса», но зашел внутрь только тогда, когда увидел мою машину. Ему потребовалось три месяца, чтобы набраться смелости и пригласить меня на свидание. К тому времени мне уже было легко на это согласиться.

Маркус, который с близкой дистанции наблюдал за этим неторопливым ухаживанием, как-то раз мягко спросил меня, понимаю ли я, во что ввязываюсь, встречаясь с черным парнем. Не потому, что у него имелись по этому поводу принципиальные возражения. Он просто понимал, что, хотя Стонтон и был прогрессивным городом, он, так или иначе, находился на юге, почти в центре штата, примирившегося с отменой сегрегации только в 1967 году, лишь после распоряжения Верховного суда США.

По правде говоря, над Беном подтрунивали гораздо чаще, чем надо мной. Его друзья дома дразнили его, говоря, что он — просто еще один черный парень, желающий закадрить белую девушку. А кое-кто из старших членов его семьи даже спрашивал, почему это он не может ограничиваться в вопросах любви своим племенем.

Конечно, никакой проблемы с этим на самом деле не было. Я привыкла к тем косым взглядам, которые изредка бросали на нас пожилые белые, особенно когда на свиданиях мы, прижавшись друг к другу, ходили рука об руку. Я познакомилась с его родителями, которые с самого начала отнеслись ко мне просто прекрасно, и их, по всей видимости, вовсе не беспокоил цвет моей кожи. И нам, разумеется, не было никакой нужды представлять его моей семье.

Чем дальше, тем больше мне льстило, насколько предан был мне Бен, но после стольких лет унижений я всерьез сомневалась в себе. Я перестала думать о себе как о человеке, обладающем приличным интеллектом — в смысле, действительно ли меня можно было назвать умной? Я же работала в «Старбаксе», верно? И не вспоминала ни о чем подобном, пока не явился Бен и не всколыхнул во мне эти мысли. Потому что, будьте уверены, он со всех сторон был просто великолепен: чего стоило хотя бы то, что он с честью преодолел и расовые проблемы, и тяготы бедности и взросления в семье, ни один из членов которой даже мечтать не смел о колледже. Он же получил полную академическую стипендию в колледже Мидлбери, а затем был принят в «Фи Бета Каппа[6]».

Если в меня смог влюбиться кто-то настолько умный, значит, и я не была такой уж тупой, правда ведь?

Научный руководитель Бена в «Джеймс Мэдисон», Ричард Кремер, был одним из ведущих американских ученых, занимавшихся исследованием эпохи реконструкции[7]. Бен был его любимым — и подававшим самые большие надежды — учеником. Под руководством Кремера Бенджамин Дж. Баррик уже опубликовал несколько статей в журналах. Кремер даже подумывал о том, что Бен сможет опубликовать свою диссертацию в виде книги, что вознесет его на Олипм блестящих молодых историков.