Блюз черной вдовы

Рабыня поставила кувшин с водой у ложа и, пятясь, исчезла в арке коридора. Если бы Пигмалион мог сейчас видеть ее, то его, возможно, удивило бы выражение лица рабыни.

"Он не безумец, — размышляло существо. — На самом деле он понимает, что рядом с ним всего лишь скульптура. Все его поведение — игра. Искусная, но всего лишь игра. Он даже сам почти верит. Но все-таки — почти".

Существо поняло, что впервые с тех пор, как осознало себя, испытывает жалость. Этот человек пытался изменить мир. Пусть не весь, пусть только в том, что касалось только его самого. Но он пытался стать богом.

Существу было ясно, что человек обречен. Да, он был на верном пути, но у него не было той непоколебимой веры в свое всемогущество, которое существо наблюдало у богов. Он играл, а боги — жили.

И взяться такой вере было неоткуда. Весь жизненный опыт Пигмалиона противоречил такой вере. Существо хотело уйти… и не могло. Оно осознало, что завидует статуе. Это было нелепо, но именно так — завидовало. Существо никто никогда не любил. Да, когда оно занимало тело какого-либо человека, ему доставались и направленные на этого человека чувства других людей. Но существо всегда четко осознавало, что эти чувства предназначены не ему. Оно оставалось сторонним наблюдателем, словно зритель в театре.

Рабыня крадучись вошла в комнату. Пигмалион уже спал. Статуя лежала рядом, равнодушно глядя в потолок тщательно раскрашенными глазами — были прорисованы даже тончайшие сосудики в уголках глаз. На мгновение существо замерло в нерешительности. Какая-то его часть хотела немедленно уйти. Задуманное было глупостью! Существо раньше иногда вселялось в неживые предметы и даже в статуи. Но при таком вселении сами предметы не менялись, мрамор статуй оставался неподвижным и холодным. Сейчас же требовалось совсем иное — оживить статую. Это было возможно. Существо уже задумывалось над возможностью этого раньше, и было уверено, что сможет объединиться с неживой материей, трансформируя ее, создавая иллюзию живой плоти. От воплощения этой идеи на практике существо удерживала опасность связать материю и себя слишком прочными узами. До сих пор у существа не возникало желания задержаться в одном носителе на сколь ни то значительный срок. Но сейчас, подглядывая за тем, с какой нежностью Пигмалион обнимает скульптуру, существу показалось, что вот оно — спасение от одиночества.

Рабыня склонилась над статуей, спустя мгновение охнула и мягко осела рядом с ложем, потеряв сознание.

Глава восьмая

Жизнь подражает не искусству, а плохому телевидению.

Вуди Ален

Вой повторился.

И, почти сливаясь с ним, раздался крик смертельно напуганного человека. Даже непонятно было — мужчина кричит или женщина. Больше всего это походило на верещание подстреленного зайца.

Мы с Рысью, видимо, подумали об одном и том же. Реакция девушки была молниеносной. Только что она сидела на моем животе и со смехом лепила огромный ком снега, а в следующее мгновение исчезла. Я догнал ее только в конце переулка. Рысь остановилась, принюхиваясь.

— Где? — прохрипел я, упершись руками в колени. Все мои тренировки ничто в сравнении с природной скоростью и выносливостью оборотней.

— Не знаю! Я не чую запаха оборотня!

Меня слегка утешило, что Рысь тоже запыхалась. Слегка.

Вой повторился — ближе.

— Адреналин, — смог выговорить я. Воздуха по-прежнему не хватало.

— Что?

— Ищи запах. Адреналин.

Рысь принюхалась, лицо ее вытянулось, нос трансформировался в кошачий. Это выглядело бы забавно — в другой обстановке.

— Туда! — рявкнула она мяукающим голосом, срываясь с места. Я застонал, но заставил себя бежать следом. Когда я, шатаясь, вбежал в какой-то дворик, Рысь — уже полностью обернувшаяся — застыла, припав к земле и издавая тихое грозное урчание.

Старые липы резали голыми кронами свет луны, так что снег в центре дворика казался пятнистой шкурой какого-то зверя. В этой сумятице светлых и темных пятен я не сразу разглядел жертву — стоящего на коленях парня в камуфляжных штанах и кожаной куртке-"бомбере". Он, похоже, совершенно потерял разум от ужаса и уже не кричал, а тонко сипел на одной ноте.

И его можно было понять!

Оборотни-волки в своем зверином обличии выглядят не особо пугающе. То есть, я хочу сказать, вид скалящегося волка даже принципиальный оптимист не назовет умиротворяющим. Но он пугает знанием — перед тобой опасный хищник. Если отрешиться от этого знания (особенно помогает решетка зоопарка или экран телевизора) волк — красивый зверь.