Блюстители Неба

– Ты знал, что с тобой произойдет?

– Я не знаю, что со мной произошло, Батон. Просто подстраховался на всякий случай. Как только мои ручные часы перестанут посылать сигнал на мой компьютер, запись сразу сработает. Так что считай – я звоню с того света.

– Но полное ощущение того, что ты меня слышишь!

– Пустое, Батон. Это дело техники. Я не слышу тебя… дружище. Голос на диске дрогнул: – Впрочем, ближе к сути. Так вот, если ты решишься все разом кончить, то знай, ничего не выйдет.

– Ты о чем?

– Не перебивай. 12 августа 79-го года окружено непроницаемой сферой, наподобие тех, что ты уже видел. Попасть в точку встречи невозможно. Дары невозвратимы… прощай!

– Стой. Как ты меня нашел?

– Я записался на твой компьютер, пока ты делал пи-пи в моем комфортабельном клозете. Я знал, что ты подключишь телефон отеля к своему дому.

Все очень просто.

– Ты и на том свете остался трюкачом.

– Трю-ка-чом? – спросил голос.– В каком смысле употребляется слово? В прямом или переносном?

Только тут программа выдала сбой, и Батон швырнул трубку.

«Дары невозвратимы… невозвратимы».

Закрыв глаза и расслабившись, Роман минут десять отдыхал в кресле, а затем тщательно прочесал весь Селенир сверху донизу; с помощью машины, перемещаясь взад и вперед от начала к концу минуты, он проникал сквозь стены, оставаясь невидимым духом: что он искал? В первую очередь Марию (почему здесь? в Селенире? он и сам не мог ответить), во-вторых, все, что могло иметь отношение к Опеке.

Опека.

Страж.

Архонтесс.

Арцт.

Игра.

Всемогущий.

Эти слова металлическими шариками перекатывались в памяти.

Полет сквозь стены Селенира был поразительным по остроте ощущений, исключительным по сердцебиению, по чувству риска и восторга зрелищем. Подобно волшебнику-звездочету арабских сказок или английскому привидению, он бесшумной бестелесной тенью летел сквозь отсеки, квартиры, конференц-залы, лаборатории, подземные переходы, пневмотоннели, салоны магазинов; скользил сквозь тела, камни, машины, попадая в бассейны, в чащи искусственных цветов, в зеленые оранжереи, в бронированные подземелья, сейфы с золотом, в толщи свинца и клубы атомного пара над ядерным пламенем; пронзая навылет всю многоэтажную надземно-подземную структуру лунной колонии; пролетая магической иглой сквозь стальной кишечник трубопроводов, сквозь паутину коммуникаций, подземные залы атомных станций, секторы кухни, электронные пульты; захваченный исключительным по интенсивности чувством всемогущества, по сравнению с которым меркли абсолютно все пережитые земные чувства, даже страсть к Марии. Он был повелителем мира: ядерный огонь не обжигал, вода бассейнов катилась по рукам ртутными венами, стены расступались, тайны выступали из полумрака, иногда из-за пазухи вечности выкатывалось космически голубое обкусанное яблоко – ночная Земля,– и он снова нырял в глубь многодышащей толщи Селенира, слыша обрывки сотен разговоров и реплик, мельком выхватывая из пульсирующей багрово-черно-фиолетово-бело-зеленой неоновой мерцающей толщи белоснежные лица, ржавые брови, чужие глаза, затылки, жесты, касания рук, поцелуи, объятья; проникая пустоты, заполненные сотнями бегущих фигур, квадраты, залитые кварцевым солнцем, блеском, плеском и зеленью и не находя ничего странного, искомого в этом ритмичном кипении жизни, тысячеголовом шуме человеческой работы, в приливах любви, в прибое теней, в перезвоне телефонов, в мерцании цифр на дисплеях, в переливах земных цветов от печально светло-фиолетового цвета лесных фиалок до изысканного дьявольского оттенка ржавчины на шелке с черными разводами. «Господи,– он чуть ли не молился чуду собственной силы,– зачем мне чаша сия? Пронеси!» И снова окунался с головой в зияния черноты и овалы света, когда вылетал из селенирского чрева в космический голод и зависал над селенирским куполом, который хрустальной лупой сверкал среди каменных гребней моря Бурь, но… но вот в мелькающем веере видов, разрезов, сечений его внимание привлекла багрово-атласная полоса, в центре которой сверкнул в глаза стеклянистый загадочный квадратик. Кроме того, это был фрагмент тишины, которая сразу настораживала, первая тишина среди гула, шума, чавканья, хрипов и вздохов электронных кишок Селенира. Роман вернулся назад к алому мельку и выключил машину…

Он стоял посредине пустой багровой комнаты в абсолютной тишине безмолвия, в комнате без дверей и окон. Прямо перед ним на стене сверкало нечто, похожее – как ему показалось сначала – на стенку аквариума, набитого маленькими цветными рыбками. Роман сделал шаг и чертыхнулся – это была все та же проклятая картина Брейгеля! все та же средневековая чехарда детских игр, ристалище чепухи!