Блюстители Неба

– Я настроил ее на точку входа. В случае малейшей опасности ты испаришься в XX век, прямо на наш аэродром в Крыму.

– Ты был прав, Роман, я мешаю. Ты проиграл Умнику только из-за меня… Прости.– Она поцеловала его в лоб.– Боже, почему это случилось именно с нами? Ну почему?

– Это и должно было случиться именно с нами. Это возмездие.

– Молчи. Молчи. Ничего не говори… Это неправда!

– Все будет хорошо. Я вооружен. Умник оставил Кортеса… А еще он подарил мне рацию. Может быть, действительно мы заодно?

Батон помолчал, обнял на прощание Марию:

– Держи бортовую связь включенной круглые сутки. Пока.

Он спокойно пошел вдоль берега.

– Ром!

– Что?

– А ты хоть раз ездил на лошади?

– Конечно. Возвращайся к самолету.

Легкие сумерки тем временем сгустились. Только над океаном было светло, словно он излучал рассвет.

Отыскав удобное место, Роман переправился сначала через один рукав реки, затем через второй, третий… Он плыл через устья, он шел вдоль берега всю короткую ночь и вышел к лагерю конкистадоров в предутренней дымке восхода.

Это было эффектное зрелище – лагерь, окруженный по всем правилам жестокой войны частоколом. Огни дозорных костров. Одинокие крики часовых в утренней тишине. Виселица, сколоченная наспех у ворот, на ней уже болтается первая жертва… Картину довершала цепь кораблей, посаженных по приказу Кортеса на мель,– дороги к отступлению нет!

Роман чувствовал себя зрителем внутри опасной живой картины, бродячей буквой на страницах школьного учебника по истории средних веков… В центре лагеря, высоко над частоколом, высился исполинский крест из двух грубо обтесанных стволов. В свежее дерево вбита железная плошка с восковой свечой, которая горит малым пронзительным огоньком.

Вера-Крус – значит истинный крест.

Часовые принялись тушить костры, над океаном всходило солнце. Занимавшийся день делал бессмысленной всякую попытку незаметно подкрасться к лагерю, и только на следующую ночь, которая, как назло, выдалась лунной, Батону все ж таки удалось прокрасться к стене из свежих кольев. На виселице у ворот уже качалось трое повешенных. Прошло, наверное, больше часа, прежде чем ему удалось при смене караула перемахнуть через тын и отыскать конюшню. Кони почуяли его приближение и тревожно заржали.

Он замер.

В двух шагах прошел часовой с арбалетом на плече. Как это было нелепо – стоять затаившись в тени, с пистолетом в руках, в спортивных полукедах образца XX века, посреди испанских конкистадоров в марте 1519 года.

Черная кобыла косила пугливым глазом и мелко-мелко подрагивала кожей.

– Тихо… тихо…– Но ее могла успокоить только испанская речь, а не это славянское шипенье.

Кони стояли оседланными, готовые в любую минуту мчаться по тревоге в лунные ночные просторы.

А вот и то, что он искал,– белоснежный конь Кортеса. Он стоял в отдельном загоне. Батон бесшумно перебежал открытое пространство.

Но на этом абсолютное везение кончилось.

Белый жеребец испуганно шарахнулся от протянутой руки и шумно всхрапнул. Тревожный храп заставил часового оглянуться, и, увидев человека, он сдернул с плеча арбалет. Но Батону удалось со второй попытки вскочить в седло и, со страшной силой натянув поводья, подчинить норовистую лошадь. Почувствовав силу, лошадь разом успокоилась. Только тогда арбалетчик пустил наугад стрелу. Роман ответил слепым выстрелом из револьвера, он не хотел убивать.

Ночной выстрел разбудил сотни спящих вповалку солдат. В лагере вспыхнула паника. В толчее накренился плохо вкопанный крест, и это еще больше усилило хаос и неразбериху.

Самым главным препятствием оставались запертые ворота. Батон уже думал бросить коня, но тот стремительно понес его к выходу. Горячий жеребец словно и не нуждался во всаднике. Он скакал с такой царственной мощью и натиском, что можно было принять его седока за самого Кортеса. Именно так и решила охрана, которая сначала ощетинилась мечами и копьями, а затем растерялась, не зная, что предпринять. Только начальник караула догадался выхватить из костра головню, чтобы разглядеть всадника.

– Ll? vala al tel? fono!* (*Проведи к телефону!) – заорал Батон единственную фразу, которую знал по-испански.

Еще один револьверный выстрел.

Подъехав вплотную к воротам, Роман соскочил с коня, свободной рукой, не выпуская удил, вытолкнул гладкий запорный брус из кожаных петель. Путь был свободен, но тут пущенная стрела распорола ногу. Наклонившись, он выдернул острие из икры и пришпорил коня.

При этом его не оставляло странное чувство, что все это он уже переживал: и эту скачку в ночном мраке вдоль океана, и крики часовых, и даже острую боль в ноге, знакомую боль от попавшей стрелы.

Из лагеря донеслись звуки рожка, долетела отрывистая команда. Батон встрепенулся – погоня?! Но страх оказался напрасным. Прошло несколько минут, но ворота так и остались запертыми. Достав рацию, он шепнул в микрофон:

– Мария…

– Да,– ответила ночь ее голосом, и он вздрогнул.

– Ты хорошо меня слышишь?

– Да. Так, как будто ты рядом. Ты запыхался? Что с тобой?

– Все в порядке. Теперь нас двое.