Блюдо шахиншаха

В восемнадцатом году все было по-другому. Устраивались лекции, собиралось общество фотографов и общество любителей истории края. Десятками бывали красноармейцы. Они, правда, зачастую разглядывали багетовые рамы с большим любопытством, чем сами картины, и подолгу простаивали перед резными китайскими шарами из кости, не обращая внимания на этюды Репина и Коровина. Но такую несерьезность Лера им охотно прощала. Да и шары, честно говоря, были довольно занятны — она и сама не могла понять, как их ухитрились вырезать один в другом… А с Советской властью у нее лишь однажды вышло столкновение, когда районный комиссар приказал освободить одну комнату для выставки революционного плаката. Он облюбовал комнату, где по стенам висели гобелены и костюмы северных народов. Лера воспротивилась, но гобелены пришлось все-таки снять. А костюмы северных народов отстоял Костя Трофимов, упирая на тяжелую судьбу этих народов в условиях царизма…

Эвакуироваться Лера решительно никуда не собиралась. Но и мысль о том, что экспонаты отправят без нее, тоже была невыносима — все растеряют или растащат в этой неразберихе. Кое-что можно было, конечно, припрятать. Но самые ценные вещи все равно не скрыть — в управе имеются копии каталогов.

Лера щелкнула ногтем по склянке, в которой плавали серые полупрозрачные катышки — икра австралийской гигантской жабы, бог весть как попавшая на Соликамскую улицу. С этим, естественно, никто возиться не станет. Не до жаб сейчас, хотя бы и австралийских. Другое дело — художественная коллекция с ее раритетами. Их-то проверят в первую очередь…

Лера провозилась в музее до вечера. Унесла в чулан вещи понезаметнее, закидала всяким хламом. Когда лее совсем собралась уходить, к крыльцу, погромыхивая наваленными сзади ящиками, подъехала подвода.

Офицер поднял голову, заметил в окне Леру и козырнул. Затем что-то сказал солдатам. Они сняли один пустой ящик и двинулись к ступеням.

Лера обмерла: «Неужели так скоро?»

— Здравствуйте, барышня, — офицер по-хозяйски, без стука, прошел в комнату.

Вслед за ним в дверь протиснулись солдаты, замерли с ящиком в руках. Офицер спросил:

— Вы получили предписание из управы?

Лера кивнула.

На погонах офицера было по две маленьких звездочки — подпоручик.

Лицо его показалось ей знакомым — где-то она его видела.

Подпоручик показал солдатам, куда поставить ящик.

— Я ничего не успела сделать, — сказала Лера.

— Что ж, мы займемся этим сами…

Подпоручик достал из ящика груду пустых мешков. Его взгляд равнодушно скользнул по бубну вогульского шамана, по разложенным в витрине наконечникам стрел и остановился на малахитовом канделябре начала прошлого столетия. Он взял его в руки, провел пальцем по серебряной инкрустации у основания:

— Шедевр, не правда ли?…

Минут через десять Лера убедилась, что подпоручик отыскивает самые ценные экспонаты с безошибочным чутьем антиквара. В ящиках, бережно обернутые мешками, исчезли две севрских вазы, палестинский этюд Поленова, полотна неизвестных голландцев и жемчужина собрания — «Святой Себастьян».

Эту картину подпоручик долго укутывал сорванной с окна занавеской.

Был он невысок, изящен. Но его фигуру портил слишком широкий френч, собиравшийся под ремнем неряшливыми складками. Копий с каталогов у него не было. «Наверное, после проверят», — решила Лера, заметив, что подпоручик записывает в карманной книжечке отобранные экспонаты.

Вначале она безучастно стояла в стороне, а на вопросы отвечала через один — гордо и невразумительно. Потом попробовала вмешаться. Отговаривала брать одно, советовала взять другое, но в итоге добилась лишь того, что подпоручик начал посматривать на нее с подозрением.

Наконец ящики и мешки вынесли, уложили на подводу. Прощаясь, подпоручик щелкнул каблуками, вдавил подбородок в ямку между ключицами.

— А как же я? — чуть не плача, спросила Лера. — Я не могу бросить все это на произвол судьбы!

— Во избежание паники, — объяснил подпоручик, — подлежащие эвакуации ценности заранее свозят на станцию. Но отправят их лишь в случае реальной опасности. Послезавтра справьтесь о них в управе. Там же получите сопроводительные бумаги.

Он вышел.

В тишине июньского вечера подвода прогрохотала вверх по Соликамской, свернула на Покровку.

Член городской управы доктор Федоров явился в музей через день после того, как вывезли экспонаты художественной коллекции.

Лера столкнулась с ним на крыльце.

— Добрый день, Алексей Васильевич! А я как раз в управу собираюсь.

— Да чего туда ходить, — посетовал Федоров. — О положении на фронте мы знаем не больше, чем какой-нибудь взводный.

— Когда думаете ехать? — спросила Лера. Вопрос был самый обычный, вроде приветствия — теперь об этом все говорили.

Федоров опечалился:

— Один бог ведает! Все от дочери зависит. Вы ведь знаете Лизу. Как она решит, так и будет. Матери-то нет… Да у нее тут еще роман с капитаном из городской комендатуры. В общем, полнейшая неизвестность.

— Да-а, — посочувствовала Лера.

В Мариинской гимназии все знали, что Лиза Федорова вьет из отца веревки.