Блю из Уайт-сити

— Почему они так важны для тебя? Ты с ними видишься чаще, чем со мной. И почему ты почти никогда не берешь меня на ваши встречи? Ты их стесняешься? Или ты меня стесняешься?

Я сижу рядом с ней за столом. Я не могу ответить на ее вопрос. Как ни парадоксально, и то, и другое — правда. Я склоняю голову на руки и надавливаю пальцами на лоб, натягивая кожу. По бледно-розовому следу на лбу можно безошибочно определить, что я чем-то расстроен.

— Никого я не стесняюсь. Они мои друзья. Мои лучшие друзья. Мы знаем друг друга сто лет. Но, понимаешь, отношение к человеку не бывает всегда одинаковым. И это нормально.

Я говорю на слегка повышенных тонах, подчеркивая, что в данный конкретный момент мне не слишком нравится сама Вероника, но намек достаточно тонкий, чтобы при необходимости можно было легко отпереться. Тру лоб. Глаза, до этого закрытые, открываются. Через щелку между ладонями вижу, как Вероника надавливает пальцем на прорвавший упаковку шип. Появляется кровь.

— Я пытался тебе объяснить. У нас существует… как бы это сказать? Традиция. Нет, это не просто традиция, это уговор.

— И никто никогда его не нарушал.

Она произносит это с легкой издевкой в голосе, покачивая головой из стороны в сторону.

— Именно. Никто из нас никогда его не нарушал. Однажды Тони даже специально вернулся из Франции ради этого дня. В другой раз Колин сломал лодыжку и пришел на костылях. Мы планируем свои отпуска так, чтобы они не попадали на этот день. А в нынешнем году это особенно важно, потому что… я не хотел тебе говорить, это секрет, и он касается Тони. — Я закрываю глаза и замолкаю на время: меня самого шокирует то, что я собираюсь произнести. — У Тони обнаружили какую-то болезнь крови.

От масштаба и неправдоподобности этой лжи у меня перехватило дыхание. Вероника не купилась ни на секунду, даже в первый момент: она повернулась, пристально посмотрела на меня, по лицу было видно, что она совсем мне не верит.

— Полная чушь.

— Это правда! Он может умереть. То есть окончательный диагноз еще не поставили. Нужны дополнительные анализы. Возможно — такая вероятность есть, — что все обойдется. А если нет? Как я смогу с этим жить? И потом, меня поражает твое отношение. Мой друг, может быть, умирает, а ты думаешь только о том…

— Фрэнки, перестань. Перестань, пожалуйста.

— Нет, не перестану. Ты ведешь себя жестоко и недостойно. — Откуда-то возникает возвышенный пафос оратора, меня окутывают все новые слои лжи. — И дело тут не во мне. Дело в Тони. Вопрос бы вообще не стоял, если бы дело было во мне. Я бы с удовольствием провел день с тобой. Ты для меня важнее, тут не может быть никаких сомнений. Я бы и в голову не брал это четырнадцатое августа. Но для Тони это очень важно, понимаешь?

— Фрэнки, ты такой лгун, такой лгун, такой ЛГУН.

— Я не лгун.

— Это тоже ложь. Если ты не лгун, почему тебя зовут Фрэнки-Выдумщиком?

— Я же говорил тебе. Это просто школьное прозвище. Меня уже давно так никто не называет.

— Ну, так с этого момента я буду тебя так звать. Потому что я не встречала еще…

— Хорошо. Послушай. Иногда я действительно вру, признаюсь. Но тебе я никогда — никогда — не врал.

— Правда?

— Правда.

— Клянешься могилой своего отца?

— Клянусь.

— Ладно.

Она протягивает руку, берет свою сумочку и принимается что-то в ней искать. Мне все это не нравится. Я начинаю нервничать и потихоньку водить пальцем по родимому пятну, накручивая сходящиеся круги.

Спустя несколько секунд она извлекает из глубин сумочки маленький прямоугольный предмет. Какое-то время крутит его перед собой. Теперь я вижу, что это микрокассета. На секунду мне в голову приходит безумная мысль, уж не жучок ли она установила.

— Что это?

— Твой приговор. Рентгеновский снимок. Это то, что ты есть на самом деле.

— Больше похоже на кассету, вынутую из стиральной машины.

Вронки достает маленький диктофон, вставляет кассету внутрь, нажимает на кнопку. Сначала я слышу громкий звуковой сигнал, а потом вдруг голос Тони:

«Привет, дружище, это Тони. Давно не виделись. Не хочешь выпить пива? Позвони мне. Как тебе „Рейнджерс“? 2–0. Ладно. Мне пора».

Звуковой сигнал.

«Фрэнсис, это мама. Ты не можешь купить мне картошки в супермаркете? Я не очень хорошо себя чувствую. Извини, что загружаю тебя, милый. Не забудь, у бабушки день рождения на следующей неделе. Позвони мне. Пока».

Звуковой сигнал.

«Фрэнки, перезвони мне. Это Нодж».

Звуковой сигнал.

Лицо Вероники напряглось, как сжатые в кулак пальцы. Я по-прежнему ничего не понимаю. Ясно, что это пленка — старая, судя по сообщениям — с моего автоответчика, но я не могу себе представить, что именно…

Звуковой сигнал.

«Алло, Джайлз. Привет, это Фрэнки Блю. Да… Нет, я в Олимпии с миссис Тери. Руперта поблизости нет?.. А, есть?.. Ага, давай».

Это мой голос, я оставляю сообщение на собственном автоответчике. Долгая пауза. По-видимому, я с кем-то беседую, но слов не разобрать, однако мне по-прежнему не ясно, в какой момент это происходило. Теперь я снова говорю в трубку.