Блик

Из горла вырывается болезненный всхлип, ухватившийся за боль, как нитка, зацепившаяся за заусенец. Мои золотые глаза жжет, когда по обветренной щеке стекает еще одна соленая капля.

Может, меня наказывало великое Божество – силы, к которым причислены все боги и богини нашего мира. Может, случившееся – предостережение, что я переоценила свои силы, необходимое напоминание об ужасах, таящихся в окружающем меня мире.

Я была в безопасности. На вершине мерзлой горы, в самой высокой башне золотого замка я была в безопасности в своей золотой клетке. Но я стала неугомонной. Ненасытной. Неблагодарной.

Вот что я и получила. Это моя вина. За те мысли, чреватые последствиями, за желание иметь больше, чем у меня уже было.

Я чувствую, как трепещут мои поникшие ленты, словно желая подняться и пройтись по припухшей щеке, словно желая утешить.

Но ничего подобного я не заслуживаю. Сэйла больше никогда не утешит мать. Рисса не получит утешение в объятиях мужчин, которые ей платят за удовольствие. Мидас не получит утешения от марширующей к нему армии.

Солдаты Четвертого королевства пробираются сквозь снег, по пустой равнине передвигается темная сила. Они скользят шелковистым потоком из черной кожи и гладких обсидиановых лошадей, пересекающих страну вечного холода.

Я понимаю, почему вся Орея страшится войска короля Ревингера – или короля Рота. Если не брать в расчет его магию, то эти солдаты, даже без своих боевых доспехов, – вселяющее страх зрелище.

Но никто из них не сравнится с идущим во главе командиром.

Время от времени я замечаю его скачущим на лошади. Дорожка ужасных шипов вдоль его позвоночника изгибается так же, как и жестокие хмурые брови. Черные глаза, похожие на бездонную пропасть, готовы поймать в западню любого, кто осмелится в них заглянуть.

Фейри.

Здесь и сейчас рядом с нами чистокровный фейри. И он не прячется, а возглавляет армию жестокого короля.

Я воспроизвожу в памяти наш разговор, от которого начинают дрожать руки и становятся липкими ладони.

Я знаю, кто ты.

Забавно, то же самое я хотел сказать про тебя.

Я пребывала в ступоре, когда он произнес эти слова, и разинула рот, как выброшенная на сушу рыба. Он лишь ухмыльнулся, сверкнув на долю секунды своими свирепыми клыками, а потом дернул головой в сторону этой кареты и запер меня в ней.

Но я привыкла сидеть взаперти.

Здесь я уже несколько часов. Волнуюсь, обдумываю, проливаю слезы и рвано дышу, пытаясь постичь случившееся.

Чаще всего я позволяла себе давать волю чувствам, пока никто не видел.

Я прекрасно понимаю, что нельзя показывать слабость марширующим рядом солдатам и особенно командиру.

Поэтому позволяю себе разом все прочувствовать в уединении деревянных стен, разрешаю эмоциям взять верх, позволяю поселиться в голове тревожной мысли «что теперь будет».

Потому что понимаю: как только процессия остановится на ночлег, я не смогу выставить эту уязвимость на всеобщее обозрение.

Поэтому я сижу.

Сижу и смотрю в окно, голова кружится, тело ноет, слезы текут, а я осторожно распутываю узлы на моих несчастных поруганных лентах.

Золотые атласные полоски, растущие по бокам моего позвоночника, кажутся сломанными. Они болят и горят там, где капитан Фейн жестоко завязал их в клубки. Каждое прикосновение заставляет их вздрагивать, а меня – скрежетать зубами.

Мне приходится часами потеть и трястись, корчась от боли, но развязать узлы все же удается.

– Наконец-то, – бормочу я, разобравшись с последним.

Я отвожу плечи назад, и кожа, к которой крепится каждая лента, – по двенадцать с каждой стороны от позвоночника, от лопаток и до ягодиц, – натягивается.

Я расправляю все двадцать четыре ленты, насколько это позволяет сделать тесное пространство, и нежным прикосновением разглаживаю их, надеясь, что моя ласка снимет их боль.

Лежащие на полу кареты и на скамье, они кажутся мятыми и безжизненными. Даже золотистый цвет несколько потускнел в сравнении с привычным для них блеском. Напоминает поблекшее золото, нуждающееся в чистке.

У меня вырывается судорожный вздох, пальцы ноют от того, сколько пришлось приложить усилий, чтобы распутать каждый узел. Моим лентам никогда еще не было так больно. Я так привыкла их скрывать, держать в тайне, что ни разу не пользовалась ими, как сделала это на том пиратском судне, и это очевидно.

Дав своим лентам отдохнуть, я осматриваю остальные части своего тела в последних обрывках серого дневного света. После того, как карета перевернулась, у меня болят плечо и голова, а еще оттого, что меня грубо вытащили из нее Красные бандиты, когда захватили в плен.

На нижней губе небольшой порез, но его я почти не замечаю. Сильнее болит щека, по которой ударил капитан Фейн, и бок, куда он пнул меня по ребрам. Вряд ли он что-то сломал, но от каждого движения я резко втягиваю воздух сквозь стиснутые зубы.

Мучительное ощущение в животе напоминает, что он пустой и голодный, а во рту сухо от жажды. Но сильнее всего обращает на себя внимание тот факт, что я совершенно вымотана.