Блик

Но женщина на два шага впереди, она бежит быстро, поэтому я протягиваю руку и толкаю ее в плечо.

Ладонь горит.

Ее тело отлетает назад, с глухим стуком ударившись о зарешеченную стену, но я сосредотачиваюсь на своих лентах, когда они толкают дверь, вынуждая меня выгнуться.

Мидас открывает рот, чтобы что-то крикнуть, и борется со мной, пытаясь захлопнуть дверь, но мои ленты сильнее. Железные прутья стонут под их натиском, и в следующую секунду мои ленты срывают дверь с петель, ломая железо, как щепки. Одним движением они швыряют ее в Мидаса, ударяя его в грудь и укладывая на спину.

Ленты обмякают, спина болит от усилий и мощи, которая мне понадобилась. От скорости меня немного накреняет вперед, но я успеваю ухватиться рукой за прутья прежде, чем упасть лицом вниз.

А потом я осязаю это.

Жар.

Я резко поднимаю голову, смотря на прут, на руку, которой его сжимаю. На мою голую руку.

Во время борьбы в какой-то момент перчатка слетела.

Я быстро отдергиваю руку и пячусь назад, но, конечно, уже слишком поздно.

Будто кровь, льющаяся из раны, золото хлынуло из моей ладони, как только я коснулась клетки. В исступлении я не контролировала его, находилась в таком ужасе, что не смогла им управлять.

Золото льется вниз и растекается лужицами у моих ног. Оно движется, разливаясь по полу клетки, словно подчиняясь собственному разуму, ползет вверх по прутьям, тянется к куполообразному потолку металлической конструкции, устилая каждый дюйм этой железной клетки.

Я круто разворачиваюсь, собираясь предупредить женщину, и из горла вырывается сдавленный крик.

Нет.

Нет, нет, нет.

Бегу вперед и спотыкаюсь о свои ленты, но когда оказываюсь ближе, это ничего мне не дает, а лишь подтверждает то, что я и так знаю. Ладонь обожгло, когда я толкнула женщину, но я была настолько не в себе, что не обратила на это внимание.

Я в ужасе смотрю на обернувшееся в золото тело, на позолоченный рот, открытый в беззвучном крике. Тело женщины застыло под странным углом, она в той же позе, в какой оказалась, когда я толкнула ее на прутья решетки, шея вывернута от резкого движения.

Но ее глаза… глаза зажмурены, словно она испытывала сильные мучения, когда ее поглощало золото.

– Нет…

Ноги подгибаются, и я падаю на колени, издав громкий крик отчаяния.

– Посмотри, что ты натворила, Аурен!

Я вздрагиваю от гневного обвинения, оглядываюсь и вижу, что Мидас отталкивает от своей груди тяжелую дверь клетки и вскакивает на ноги. Он переводит взгляд с меня на женщину с горьким разочарованием на лице, пронизанным снисходительностью.

Качает головой.

– Видишь? – показывая на жертву моей необузданной силы, спрашивает Мидас. – Теперь понимаешь, почему ты должна оставаться в клетке?

Слезы сдавливают грудь, подкатывают к горлу, щиплют язык.

Я убила еще одного невинного человека. Эту бедную женщину силой принудили играть мою роль, а я ее убила.

Ужасное чувство вины звенит в моей опустошенной груди, сотрясает все тело, пока я не начинаю дрожать от отголоска безумного сожаления.

– Я не хотела… – мой жалкий ответ вынуждает лишь сильнее себя ненавидеть.

Зачем я ее толкнула? Почему не заметила, как соскользнула перчатка?

Слышу, как подходит Мидас, как встает надо мной – свет свечей отбрасывает от него длинную тень.

Он укоризненно цокает языком и качает головой, обводя взглядом женщину-статую.

– Видишь, Аурен? Вот почему тебе нужна клетка, – повторяет он, его голос скрежещет, как камень по металлу. – Не только для того, чтобы защитить тебя, но и для того, чтобы защитить от тебя.

Слезы капают.

Спина ноет.

Я называла Рипа монстром, но на самом деле монстр – это я.

Я стою на коленях и смотрю на измученное лицо женщины, пока Мидас поднимает мой капюшон и набрасывает мне его на голову, а затем испускает долгий, тяжелый вздох.

– Все в порядке, Драгоценная, – говорит он мне более мягким голосом. – Я все исправлю. Тебе нет нужды волноваться.

Он снова подобрел, его голос более не жесткий и не обвиняющий. Мидас опускает руку, чтобы погладить меня. Он с обожанием проводит пальцами по моей голове, ласкает, как прирученное животное. И в эту минуту я задаюсь вопросом, как, черт возьми, могла так обмануться, считая это любовью.

Как я могла каждый день смотреть в его глаза и не видеть, что он предан блеску моей кожи, а не любви моего сердца? Как я могла не заметить ослепляющую правду, которая все это время была в его взгляде?

Как я могла спутать хозяина с возлюбленным?

– Ты, наверное, исчерпала силы этой небольшой истерикой, – задумчиво произносит он. – Очень жаль, поскольку я подготовил список того, что тебе нужно ради меня обратить в золото, но ничего. Я могу немного подождать, а ты тем временем восстановишь силы.

Мидас говорит, строит планы и идет своей дорогой, а я в это время лежу растерзанная и окровавленная на своей. Рот наполняется желчью, пока я не начинаю задыхаться от едкости разбитого сердца.