Блеск клинка

Одно из тел, богато одетой женщины, зацепилось одеждой за гвоздь на двуколке, но они грубо столкнули его на груду трупов. Пьер, движимый испугом и непреодолимым любопытством, присоединился к толпе. Работники прыгнули на двуколку. Один ударил кнутом мулов, а другой издевательски-элегантно поклонился, прижав засаленную шляпу к сердцу, и ответил на проклятия таким потоком пьяной ругани, какого Пьер никогда не слышал. Тут же в возчиков полетели камни, двуколка загрохотала по мосту, люди в ней уклонялись от камней, ругались и смеялись, когда камни ударяли в их отвратительный экипаж.

Толпа, окружившая трупы, зашевелилась, в этом движении прослеживалась какая-то цель; один из людей, тот самый, который угрожал Пьеру копьем, сказал:

— Мы должны сделать то, что мы уже делали прежде. Быстро!

Не прикасаясь к груде обезображенных человеческих тел, люди начали бросать на нее палки, солому, колотые дрова. Кто-то принес большую бадью жидкого дегтя и вылил на трупы. Когда деготь коснулся женщины, Пьеру показалось, что она шевельнулась. Один из людей крикнул, чтобы принесли факел. В этот момент женщина действительно зашевелилась. Пьер был уверен, что другие видели это, но никто ничего не предпринимал. От одного из домов бежал человек с большим факелом.

Пьер видел, как сожгли двух женщин, одну из них заживо, и он не собирался снова быть свидетелем этого.

— Подождите минутку! Подождите! — закричал он, неосторожно подбежав к самой груде трупов. — Она жива!

— Нет, не жива! — ответил владелец копья. — Убирайся, осел! Не прикасайся к ней, — и он поджег дрова.

Пьер забыл об отвращении и поднял женщину. Толпа в ужасе расступилась и дала ему пройти. Позади него бешено заполыхало пламя, люди столпились с наветренной стороны и некоторое время смотрели на костер. Затем они вспомнили об опасности, которую представляли друг для друга, скрылись в домах и заперли двери, оставив горящий костер на пустынной улице.

Первой мыслью Пьера было отнести бедное создание на руках в дом, который он занял, но она вызывала такое отвращение из-за контакта с трупами и была настолько покрыта пятнами грязи, что он остановился на мосту и задумчиво посмотрел на ручей. Было ясно, что нужно делать. Он осторожно положил ее на землю. Потом он погрузил платок в воду и обмыл ее лицо. Все пятна исчезли. Он вымыл ее руки, и они тоже стали чистыми и белыми, как у леди, без какого-либо следа работы. Ее губы зашевелились и она прошептала что-то, но в ее словах не было смысла. Пьер решил, что она бредит.

Ее платье было разорвано и все в грязи, драгоценности, которые могли быть на ней, исчезли. Пьер с неприязнью посмотрел на смердящее платье. Запах был ужасный. С виноватым чувством он решил снять его, заметив, что кусты на берегу ручья полностью окружают это место и его не видно с дороги, хотя, если бы он хорошенько подумал об уединении, он понял бы, что никто во всем Париже не находится в большей безопасности от вмешательства извне, чем он с таким компаньоном. Пьеру никогда раньше не приходилось снимать платье с женщины и он не представлял, как это делается. После осмотра он обнаружил, что шнуровку лифа можно распустить, а пояс расстегнуть. Остальное не составляло труда. Он подержал пояс в руках, поражаясь, как такая смехотворно короткая вещь может сойтись вокруг человеческой талии. Он тщательно выстирал платье в ручье и оно стало значительно чище, хотя деготь, разумеется, не отстирался. Ее белая сорочка была столь же грязна как платье, и Пьер решил постирать и ее, оставив женщину совершенно обнаженной на траве. Когда одежда была выжата и мокрыми кучками разложена на земле, Пьер убедился, что одеть на нее мокрые вещи невозможно, поэтому он отнес ее в дом и положил на кровать, потом принес одежду и разложил для сушки на мебели. Она все еще лепетала что-то в бреду и сильно дрожала. Пьер решил, что это от холодной воды, но тут он ничем не мог помочь. Он вернулся к ручью и снял свою одежду, которая тоже запачкалась во время спасения женщины. Он растер и очистил свое тело в воде и тщательно прополоскал одежду. Купание в холодной воде хорошо подействовало на его кожу, которая все еще чесалась от вчерашних потеков уксуса. Совершенно нагой и гораздо более стыдящийся своей наготы, чем ее, он вернулся в дом, держа одежду подмышкой. В присутствии женщины, к которой, по-видимому, возвращалось сознание, он покраснел и надел влажные, неудобные трусы. Верхнюю одежду он расстелил для сушки, как и одежду женщины.