Дверь в спальню внезапно открывается, и я отшатываюсь от окна. Повернувшись, вижу, как в комнату входит служанка и приближается к Дигби, который стоит по стойке «смирно» у стены. Она что-то тихонько ему шепчет, а я с опаской наблюдаю за ними.
Сто́ит служанке уйти, как я подхожу к другому концу клетки и встаю напротив Дигби:
– Что происходит?
Дигби показывает на висящее платье:
– Пора.
Сердце раскалывается на холодные, хрупкие осколки и падает к ногам.
– Уже? – спрашиваю я и едва узнаю свой голос. Он робкий и тихий, как у пугливой мышки, а я не могу позволить себе быть сегодня вечером мышкой. Я должна оставаться сильной.
Дигби кивает, и я шумно вздыхаю, отчего на лицо падает прядь волос.
Я заставляю себя сглотнуть подступивший к горлу комок, как будто могу пропустить тревогу через себя, испить ее и спрятать в глубокой трещине своего сердца.
Отвернувшись, я с колотящимся сердцем сдергиваю с вешалки прозрачное платье и поднимаюсь по деревянным ступеням в гардеробную. Встав напротив разбитого зеркала, снимаю безыскусное платье и надеваю прозрачное. Всю работу за меня делают мои ленты, поскольку я двигаюсь машинально, с безучастным лицом.
Закончив, я внимательно рассматриваю тонкую ткань, свисающую с моего тела, и с трудом вынуждаю себя держать лицо. Я так и знала – ткань настолько прозрачная, что видны все изгибы моего тела. Даже прикрытые, но просвечивающие и блестящие кончики сосков.
У платья прозрачные рукава из крученого золотого кружева, и на плечах его сдерживают застежки. На груди свободный глубокий вырез, который спускается до моего избитого живота.
С каждой стороны юбки разрезы, тянущиеся от пальцев ног до бедер, так что любой стоящий рядом со мной человек увидит самое интересное. Ткань свободно струится по телу, предоставляя легкий доступ любому, кто просунет под ткань руку и коснется самых интимных частей.
Раньше Мидас никогда так меня не одевал. Разумеется, я и раньше носила откровенные платья, которые показывали мое тело в выгодном свете, но не такие провокационные. Мое тело обычно скрыто. И радует только моего царя. Но впервые в жизни я одета как истинная царская наложница, готовая предоставить свои услуги.
Я знаю, что уходят последние лучи дневного света, потому что воздух вдруг становится холодным. Я поднимаю голову и вижу в слуховом окне, что уже стемнело. Меня охватывают печаль и опустошение. Когда на землю начинает опускаться ночь, по рукам бегут мурашки.
Стиснув зубы, я чувствую, как противится моя душа. Мидас хочет, чтобы я надела это платье? Хорошо.
Но он не запрещал мне его дополнить.
Я принимаю решение, и ленты поднимаются, принимаясь за работу.
Уходит несколько минут на то, чтобы завернуть, подвернуть и завязать, но после некоторых дополнений я наконец довольна результатом. Теперь мои золотые ленты обернуты вокруг лифа причудливо сплетенными узорами, спускаются на грудь и завязаны вокруг талии. Оставшиеся полоски свисают вокруг полы юбки.
Я по-прежнему обнажена больше, чем мне бы хотелось, но так намного, намного лучше. Во всяком случае, все держится и прикрыты самые интимные части тела. Ходить придется аккуратно, потому что ленты пусть и повязаны вокруг талии, но ткань все же просвечивает. Однако я хотя бы больше не чувствую себя голой.
Волосы уже заплетены, несколько прядей падают на спину, поэтому я перестаю касаться кожи головы. Слышу доносящиеся из моей спальни голоса и понимаю, что за мной прислали еще стражников, чтобы сопроводить вниз.
Поскольку я целый день не ела, то уже должна бы умирать с голоду, но сейчас не могу проглотить ни кусочка, даже если бы захотела. Услышав, как Дигби окликает меня по имени, я надеваю шелковистые туфли и выпрямляюсь.
Я вхожу в спальню и вижу стражников, стоящих по ту сторону решетки. Они пришли сопроводить меня вниз. Месяцами мне не разрешалось покидать свои покои. Мидас редко выпускает меня из клетки – слишком сильна его одержимость мной. В тех редких случаях он обычно призывает меня отужинать с ним, потому что ему не хватает моего общества, или приглашает постоять за его спиной в тронном зале, где он хвастается мной перед высокопоставленными гостями.
Когда я подхожу к Дигби, ему передают ажурный ключ. В замок вставляется прочное железо, черное, как уголь. Забавно, что ключ – единственное, что не сделано из золота.
Металлический скрип поворачивающегося ключа такой громкий, что проникает через барабанные перепонки и превращается в сотню трепещущих светлячков, бьющихся о мой череп.
Дигби открывает дверь, и другие стражники отходят в сторону, стараясь держаться на расстоянии под бдительным оком моего верного стража. Они знают: один неверный шаг – и Дигби нажалуется царю, а этого никто из них не хочет.
Дверь клетки широко распахивается, как будто грудную клетку откидывают на петлях и выпускают сердце на волю.