Блеф и нищета ФСБ

БЛЕФ И НИЩЕТА ФСБ

(От редакции. Этот человек пришел к нам в редакцию под вечер. Заговорил о каких-то газетных делах. Но неожиданно во время разговора «тихо» показал удостоверение полковника ФСБ. Так же «между разговором» вручил записку, в которой назначил время и место встречи. Потом попрощался и ушел.

И вот перед нами — полковник ФСБ. Точнее, уже бывший полковник. Он молод — ему чуть за сорок, но уже пенсионер. Уволился сам, добровольно. Почему? Вместо ответа гость протягивает несколько листов: «Это, можно сказать, моя исповедь».)

Мы всегда с большой осторожностью относимся к любым критическим материалам о российских силовиках и спецслужбах, справедливо полагая, что оголтелых критиков у них и без нас хватает. Но письмо-исповедь этого офицера мы все же решили опубликовать, потому что в нем, как нам показалось, в концентрированном виде выражены главные проблемы нынешней главной российской спецслужбы.

По-настоящему моя карьера началась лишь с Афганистана, куда я прилетел, имея на плечах капитанские звездочки. Там, в одном из управлений ХАДа (афганского аналога КГБ), мне и предстояло служить ближайшие два года. Конечно, после провинциального райотдела КГБ, где проезд раз в год через город западнопосольской машины — чуть ли не главное событие года, а основная работа — это бесконечное написание всяческих рапортов и отчетов о проведении тех или иных праздников, выборов и юбилеев.

В «досидентах» — местный учитель истории, регулярно предлагающий «из-под полы» своим друзьям и старшеклассникам затертый до дыр «Новый мир» с солженицыновским «Одним днем Ивана Денисовича», мечтающий о «модернизации социализма», да супружеская пара евреев, директорствующих над местным мясоперерабатывающим цехом, а заодно тихо скупающих золото, изучающих по самоучителю «иврит», слушающих через наушники «Голос Америки» и — о радость-то! составляющих карту расположения районных воинских частей (стройбат, батальон ВВ и пункт наведения истребителей). Через год после моего отъезда обоих арестовали. Ему вкатили пять лет, ее, как беременную и состоящую на учете в психушке, — освободили.

Было еще на весь район десяток наших «отсидентов»: бывшие власовцы, полицаи и даже один восьмидесятилетний бывший «дашнаковец». В общем, можно представить, что это была за служба. Скука, рутина, мертвое царство. К тому же, маленький городок. Все друг друга знают как облупленных: «А вон пошел наш кагэбэшник. Наверное, на секретное задание. Но об этом тс-ссс!!!»

Сейчас, спустя годы, я думаю, что именно вот это стремление тогдашнего КГБ проникнуть во все поры и щели государства и привело во многом к его омертвению и в конечном итоге к краху. Были потеряны гибкость, острота мышления, способность к точной и немедленной реакции. Вместо этого тысячи сотрудников занимались только тем, что просто искали, чем себя занять и как доказать начальству свою нужность. А то, в свою очередь, стремилось делать то же самое перед еще более высоким начальством. Я думаю, что в масштабах СССР, наверное, добрая треть личного состава Комитета КГБ таким вот балластом, который к моменту, когда в стране полыхнула «демшизовая революция», просто давно омертвел, деградировал и был не способен ни на какое сопротивление.

За примером далеко ходить не надо. Я помню, как безуспешно доказывал, что вред от двух полубезумных евреев, мечтающих уехать на «землю обетованную», со всеми их «картами воинских частей», золотишком и «Голосом Америки», ничтожен по сравнению с осторожнолитературным «историком». Выпустить их — и дело с концом. Куда там! Начальник мечтал уйти в Москву к всемогущему Бобкову в «пятерку» — Пятое управление. И ему процесс над двумя евреями был просто за счастье. Говорили, что к ним у Бобкова особая «любовь».

Увы, рвение моего начальника не заметили. И пришлось ему заканчивать карьеру в областном центре подполковником с плавным переходом в завгары местного управления Минкульта.

Историка же раза два вызывали на беседы. Долго разъясняли роль и место КГБ в социалистическом государстве, раскрывали коварные происки врагов. Он так проникся «уважением» к конторе, что даже несколько раз организовывал уроки с выступлением «действующих офицеров КГБ». Солженицына он переплел в коленкоровые обложки и выдавал теперь только с условием «под копию», так сказать, пропагандировал.