Блеф

Она не чувствовала себя в безопасности в Джокертауне, ни на минуту, всю ту неделю, что здесь находилась. Раньше рядом всегда был муж, Саид, брат, Нур. Были слуги и телохранители.

А теперь Миша нелегально находилась в чужой стране, одна, в городе, наполненном насилием, и единственными, кого она знала, были джокеры. Всего пару дней назад кого-то застрелили на улице прямо напротив этой убогой ночлежки, расположившейся рядом с Ист-Ривер. Это всего лишь джокер, сказала она себе, значит, его смерть не имеет значения.

Джокеры прокляты. Выродки, отвергнутые Аллахом.

В дверях ее грязной комнатенки стоял джокер и глядел на нее.

– Убирайся, – дрожащим голосом сказала она по-английски, с сильным акцентом. – У меня оружие есть.

– Это моя комната, – сказал джокер. – Моя комната, и я возвращаю ее себе. А ты, натуралка… тебе здесь нечего делать.

Крохотная тощая фигура сделала шаг вперед, к единственному окну в комнате. И Миша сразу же узнала джокера.

Серо-белые рваные тряпки, обмотанные вокруг головы, грязные повязки, в смеси уличной грязи и крови. Торчащие грязные волосы. Руки тоже были покрыты повязками, сквозь них сочилась кровь, и ее темно-красные капли падали на пол. Одежда, которой он прикрывал свое изуродованное тело, была завязана узлами в тех местах, где она порвалась. Она знала, что под ней на его теле есть и другие раны, незаживающие.

Она каждый день его видела. Джокер глазел на нее, следил за ней. Он попадался ей в коридоре, рядом с ее дверью, на улице, рядом с домом. Постоянно ходил следом за ней. Никогда не заговаривал, но его злоба была совершенно очевидна. «Стигмат», так назвал его Гимли в самый первый день, когда она призналась ему, что боится этого существа.

– Так его зовут. Все время кровью истекает, блин. Прояви хоть чуточку сострадания, чтоб тебя. Стиг никому вреда не причинит.

Но взгляд Стигмата, пустой взгляд желтоватых глаз, все равно пугал ее. Он всегда был рядом, всегда корчил злобную мину, когда она смотрела на него в ответ. Джокер, этого достаточно. Один из детей шайтана, заклейменный Дикой Картой.

– Убирайся, – снова сказала Миша.

– Это моя комната, – настойчиво, словно капризный ребенок, повторил он, нервно переминаясь с ноги на ногу.

– Ты ошибся. Я за нее заплатила.

– Она была моей первее. Я всегда здесь жил, еще с тех пор, как…

Его губы сжались. Он сжал кулак на правой руке, повязки покраснели, и он потряс кулаком перед ее лицом.

– С тех пор, как случилось это. Пришел сюда в ту самую ночь, когда подхватил Дикую Карту. Девять лет назад, а потом они выгнали меня, потому что я пару месяцев не заплатил. Я сказал им, что заплачу, обязательно. Но они не стали ждать. Они предпочли брать деньги у натуралов.

– Комната моя, – повторила Миша.

– У тебя мои вещи. Я все здесь оставил.

– Их забрал владелец, а не я. Убрали в подвал, под замок.

Лицо Стигмата перекосилось. Он принялся выплевывать слова так, будто они жгли ему язык, едва не выкрикивая.

– Ты натуралка. Он натурал. Вам здесь не место. Мы вас ненавидим.

Оскорбления переполнили чашу терпения Миши. Ее охватила холодная ярость, и она встала, выставив палец в сторону джокера.

– Вы отбросы! – крикнула она Стигмату. Будто всему Джокертауну. Сейчас она вела себя как дома, в Сирии, давая отповедь джокерам, нищенствующим у ворот Дамаска. – Бог ненавидит вас. Покайтесь в своих грехах, и, возможно, вы будете прощены. Но не пытайтесь излить свой яд на меня.

Прямо посреди фразы она внезапно почувствовала хорошо знакомое головокружение и потерю ориентации.

– Нет! – вскричала Миша, протестуя против внезапно навалившегося видения. Но знала, что укрыться от хикмы, божественной мудрости, невозможно. – Иншалла. Да будет воля Твоя, – сказала она уже тише. Аллах посещает людей так, как пожелает, и тогда, когда пожелает.

Комната и Стигмат расплылись. Длань Аллаха коснулась ее. Ее глаза стали Его глазами. И ее охватил кошмар наяву, заслоняя убогую реальность Джокертауна, грязной комнаты и мечущего угрозы Стигмата.

Она снова оказалась в Бадият Аш-шам, пустыне. Стояла в мечети ее брата.

Нур аль-Алла стоял прямо перед ней, изумрудное сияние его кожи померкло, скрытое невероятно мощными струями крови, стекавшей по его джеллабе. Его дрожащая рука обвиняюще указывала на нее. Он поднял подбородок, показывая побелевшие края зияющей, словно рот, раны в горле. Попытался заговорить, но его голос, когда-то такой мощный и убедительный, теперь шуршал и скрежетал, будто песок и гравий. Она ничего не поняла, кроме ненависти в его глазах. Миша ахнула, склоняясь под этим обвиняющим злобным взглядом.

– Это не я! – рыдая, сказала она, падая перед ним на колени в мольбе. – Моей рукой двигала сила шайтана. Он воспользовался моей злобой и завистью. Прошу…

Она пыталась объяснить брату, что не виновна перед ним, но, подняв взгляд, увидела, что перед ней стоит не Нур аль-Алла, а Хартманн.

И смеется.