Бледный всадник

Потом датчане разрушили наполовину построенную церковную башню и незаконченный палисад и перерезали скот. Свейн спросил у монахов, где похоронен Убба, — и ответом ему было угрюмое молчание. Датчане обнажили мечи, вопрос был задан снова, и тогда монахам пришлось признаться, что церковь строилась прямо на месте могилы датского вождя. Могила находилась на насыпи, но монахи срыли ее и швырнули тело в реку.

Когда датчане услышали об этом, милосердие покинуло их сердца.

Монахов заставили шарить в реке, пока там не отыскались какие-то кости, которые возложили на погребальный костер: чтобы его развести, использовали древесину от недостроенных зданий. То был огромный погребальный костер, и, когда его зажгли и кости оказались в середине ревущего пламени, монахов швырнули в огонь. Пока они горели, датчане отобрали из числа пленных двух девушек, изнасиловали и задушили их, послав души несчастных прямиком в Валгаллу, составить компанию Уббе.

Мы узнали обо всем этом от двух детей, которые выжили, спрятавшись в зарослях крапивы, и от нескольких жителей ближайшего городка, которых насильно притащили посмотреть погребальный костер.

— Это сделал Свейн Белая Лошадь, — сказали им и заставили повторить эти слова.

Таков был датский обычай: оставлять в живых нескольких свидетелей ужасного зрелища, чтобы рассказы их сеяли страх и превращали в трусов других людей, на которых датчане могли потом напасть. Уж конечно, история о сожженных монахах и убитых девушках пронеслась по Уэссексу, как свежий ветер по сухой траве. И, как всегда и бывает с такими историями, факты постоянно приукрашивали. Число убитых монахов выросло с шестнадцати до шестидесяти, а количество изнасилованных девушек — с двух до двадцати, тогда как серебряные пенни из украденного сундука превратились в сокровище, достойное богов.

Альфред отправил возмущенное послание Гутруму, утверждая, что теперь он вправе убить датских заложников, и Гутрум послал ему в подарок золото и два захваченных Евангелия, присовокупив покаянное письмо, в котором утверждал, что два напавших на Синуит корабля не принадлежали к его войску, но были пиратами, прибывшими из-за моря.

Альфред поверил ему, поэтому заложники уцелели и мир восторжествовал, но король объявил, что Свейна надлежит предать проклятию во всех церквях Уэссекса. Датскому вождю суждено было быть вечно проклятым, его воины должны были гореть в адском огне, а его дети и дети его детей — носить печать Каина.

Я спросил священника, что это за печать, и тот объяснил, что Каин был сыном Адама и Евы и самым первым убийцей на Земле. Но священник и сам не знал, какой именно знак этот самый Каин носил. Он думал, что Бог наверняка узнал бы эту печать.

* * *

Итак, два корабля Свейна уплыли прочь, оставив на уэссекском берегу столб дыма, а я об этих кровавых событиях даже не подозревал. Впоследствии, разумеется, мне стало обо всем известно, но тогда — тогда я просто возвращался домой.

Мы шли медленно, находя каждую ночь убежище на берегу, повторяя тот путь, который привел нас на грязный холм к поселению Передура, и так, под летним солнцем и дождем, мы наконец вернулись в Уиск.

Теперь «Хеахенгель» был на плаву, его мачту уже поставили, а стало быть, Леофрик мог забрать его и отвезти обратно. Тут, в Гемптоне, «Огненного дракона» больше не существовало, он вновь превратился в «Эфтвирд». Мы разделили добычу, и, хотя большая часть досталась нам с Леофриком, абсолютно вся команда разбогатела.

Я отправился вместе с Хэстеном и Исеулт в Окстон, где Милдрит встретила меня со слезами облегчения, потому что боялась, что я погиб. Я сказал жене, что мы патрулировали побережье (это было, в общем-то, правдой) и захватили датский корабль, полный сокровищ. Я высыпал на пол монеты и золотые слитки и отдал ей браслет из янтаря и ожерелье из гагата. Эти подарки отвлекли ее внимание от Исеулт, которая наблюдала за моей женой большими черными глазами; если Милдрит и заметила драгоценности на бриттской девушке, то ничего не сказала.

Мы вернулись как раз к жатве, но урожай в тот год оказался скромным, так как лето выдалось дождливым. Рожь была покрыта черным налетом, а значит, ее нельзя будет даже скормить животным, хотя солома была достаточно хороша, чтобы перекрыть крышу дома, который я построил. Я всегда испытывал истинное наслаждение, строя что-нибудь, а этот дом возвел из смешанных вместе глины, гравия и соломы — из этого материала получались толстые стены.

Я смастерил балки из дуба; дубовые стропила держали высокую длинную крышу, которая стала казаться золотой, как только солому уложили на место. Стены покрасили разведенной в воде известью, и один из местных мастеров влил туда кровь быка, чтобы стены приобрели цвет летнего неба на закате.

Огромная дверь смотрела на восток, на Уиск, и я заплатил мастеру из Эксанкестера, чтобы тот вырезал на дверных косяках и перемычках корчащихся волков, потому что на знамени Беббанбурга, моем знамени, красовалась волчья голова. Милдрит хотела, чтобы на дверях вырезали святых, но вместо них получила волков.