Бледный всадник

— Вовсе нет! Оно просто сделало ее чуть-чуть холоднее и чище. Нет ничего плохого в том, чтобы помыться один или два раза в год. — Священник засмеялся. — Но там, на болоте, она все время боялась. Ты ушел, а Исеулт осталась одна, в окружении сплошных саксов, которые постоянно шипели: «Она язычница!» Ну и что же, по-твоему, бедняжке оставалось делать? Она хотела быть одной из них, хотела, чтобы люди перестали плеваться при виде ее, поэтому согласилась креститься. Кто знает, может быть, она и в самом деле христианка? Я бы возблагодарил Бога за такую милость, но я предпочитаю благодарить Его за то, что Он сделал Исеулт счастливой.

— Ты думаешь, она счастлива?

— Конечно нет! Она же влюблена в тебя! — засмеялся Пирлиг. — А быть влюбленной в тебя — значит жить среди саксов, верно? Бедная девочка. Она как красивая юная лань, которой приходится жить среди хрюкающих свиней.

— Какой ты красноречивый.

Пирлиг снова засмеялся, нимало не обидевшись.

— Выиграй эту свою войну, Утред, а потом забери Исеулт подальше от нас, священников, и подари ей множество детей. Она будет счастлива и в один прекрасный день станет воистину мудрой. Вот настоящий дар женщин — быть мудрыми; не многим мужчинам повезло иметь таких жен.

Лично я всем прочим благам на свете предпочитал дар быть воином, хотя в тот день мне так и не удалось подраться. Мы не видели датчан, хотя я не сомневался, что они видели нас и что Гутруму уже доложили: Альфред наконец вышел из болот и движется в глубь страны. Мы давали Гутруму возможность уничтожить нас и навсегда покончить с Уэссексом, и я знал: датчане наверняка готовятся выступить в поход.

Ту ночь мы провели в земляном форте, построенном еще в старые времена, а на следующее утро отправились на северо-восток по разоренной земле.

Я поехал с небольшим отрядом вперед, в холмы — посмотреть, не появился ли там враг, но мир вокруг казался по-прежнему пустым. Летали грачи, танцевали зайцы, в лесах куковали кукушки, повсюду густо росли колокольчики, но датчан нигде не было видно.

Я двинулся вдоль высокого хребта, пристально глядя на север, но так никого и не увидел, а когда солнце поднялось высоко, повернул на восток. В моем отряде было десять воинов, нашим проводником был уроженец Вилтунскира, хорошо знавший эту местность, — он вел нас к долине Вилиг, где стоял Камень Эгберта.

Не доезжая до долины примерно мили, мы заметили к югу от нас всадников. Мы галопом пересекли нетронутое пастбище — и увидели, что это Альфред в сопровождении Леофрика, пятерых воинов и четырех священников.

— Вы были у камня? — нетерпеливо окликнул нас Альфред, когда мы приблизились.

— Нет, мой господин.

— Там, без сомнения, кто-то есть, — сказал он, разочарованный, что я не привез новостей.

— Я никого не видел, датчан тоже не видел, мой господин.

— У датчан уйдет два дня на то, чтобы подготовиться к походу, — отмахнулся Альфред. — Но они придут! Они непременно придут! И мы их победим! — Он повернулся в седле, чтобы посмотреть на Беокку, бывшего в числе его священников. — Ты устал, святой отец?

— Страшно устал, мой господин.

— Ты не наездник, Беокка, не наездник, но ехать осталось уже немного. Уже немного, и тогда ты сможешь отдохнуть!

Альфред был в каком-то лихорадочном состоянии.

— Отдохнуть перед боем, да! Отдохнуть и помолиться, святой отец. Потом снова помолиться — и в бой. Молиться и сражаться!

Он пришпорил лошадь, пустив ее галопом, и мы поскакали за ним по яблоневому саду в розовом цвету, а потом — вверх по склону, через длинную вершину холма, где на свежей траве лежали кости павшего скота. Белые ландыши окаймляли леса у подножия холма, ястреб улетел прочь при виде нас, заскользив через долину к обуглившимся развалинам сарая.

— Это прямо за холмом, господин! — крикнул мне наш проводник.

— Про что именно ты говоришь?

— Про Дефереал, господин!

Дефереалом называлось поселение в долине реки Вилиг, где нас ждал Камень Эгберта, и Альфред погнал свою лошадь так, что его голубой плащ развевался за плечами. Мы все пустились галопом, рассыпавшись по вершине холма, стараясь перегнать друг друга и первыми очутиться на хребте, чтобы увидеть войско саксов.

А потом лошадь отца Беокки споткнулась. Он был, как и сказал Альфред, плохим наездником (что неудивительно, ведь он хромал, а одна рука у него не действовала), и, когда его лошадь качнулась вперед, Беокка вылетел из седла. Увидев, как он покатился по траве, я повернул своего коня.

— Я цел! — закричал он мне. — Цел! Почти цел! Езжай, Утред, езжай!

Я поймал его лошадь. Беокка был уже на ногах и похромал как можно быстрей туда, где Альфред и другие всадники выстроились цепочкой и глядели вниз, в долину.

— Мы должны были захватить с собой знамена, — сказал Беокка, когда я отдал ему поводья.

— Знамена? Зачем?