Блаженные времена, хрупкий мир

Он посадил меня к себе на колени и стал нашептывать мне что-то на ухо по-немецки, да-да, по-немецки. Его голос звучал так, словно долетал откуда-то издалека, огибая множество углов, из глубины какого-то лабиринта! рассказывал Зингер, явно привирая. А потом кто-то меня спросил: Ты знаешь, кто это был, малыш? Это был Борхес! А кто-то другой поинтересовался: Что там тебе Борхес нашептывал? — Я никогда этого не забуду!

А однажды появился у Левингера и тот самый Курт Вальмен, наверное, его привел кто-то из немецкой общины, говорили, что он бежал от нацистов в Латинскую Америку, перебивался в самых разных местах случайными заработками, и вот теперь хочет остаться в Сан-Паулу. Вальмен возвестил, что он философ, и Лео запомнил его особенно отчетливо не только потому, что тот утверждал, будто проехал в Латинскую Америку на пароходе зайцем, что, конечно, должно было особенно распалить детскую фантазию Лео, но прежде всего из-за той особой манеры, в которой Вальмен себя подавал: если о других гостях Левингера маленькому Лео рассказывали лишь, насколько они значительны, то Вальмен предпочитал сам, по собственной инициативе и в доступной каждому ребенку форме публично обнаружить свою значимость и гениальность. В отличие от тех историй, которые рассказывал ему Левингер, Лео ни слова не понял в жарких дискуссиях, которые велись в салоне, но, как выяснилось впоследствии, величественные жесты Вальмена отпечатались в его памяти, запомнилась его не терпящая возражений, пророческая манера говорить, отметая чужие доводы, вскакивать с места, впадать в высокопарный тон глашатая, тирады, в которых Лео понял лишь слова вроде «несомненно», «самоочевидно», «полностью», «абсолютно», и все вновь и вновь — слова «мир», «человечество», звучащие с таким жаром, будто и мир, и человечество создал он сам.

Когда Лео рассказывал обо всем этом Юдифи, он чувствовал, что находится в состоянии какого-то опьянения, это было опьянение оратора, он вдохновенно изменял и приукрашивал то, о чем говорил, рассказывал о «пламенном взгляде» Вальмена и о «ледяной отчужденности», которая якобы царила среди слушателей, но о которой он на самом деле узнал только потом, когда кто-то позже снова вспомнил о Вальмене. Но он в тот момент испытывал от своего собственного рассказа такое наслаждение, что неважно было, все ли до последней детали он передает в точности.

Так или иначе, но тогда Лео в скором времени убежал в сад, потому что в дискуссии, которая разгорелась в салоне, он все-таки совсем ничего не мог понять, — а через некоторое время он черным ходом вновь пробрался в дом, и теперь он был бездомным бродягой — lampião в борьбе против землевладельцев — coroneis da terra. Он крался по коридору и, пробираясь мимо кухни, услышал сквозь приоткрытую дверь странные звуки. Он заглянул в щелку. Он увидел ноги в чулках, высоко задранный подол платья, мужскую спину, руки, вцепившиеся в рубашку, это был «тот человек», Вальмен, и повариха, и оба возились на каменном полу кухни, словно борцы.

Тогда я помчался в гостиную, встал перед Левингером и, подражая жестам и интонациям Вальмена, провозгласил: Самоочевидную борьбу не на жизнь, а на смерть ведет человечество на кухне! — Все засмеялись, и только Левингер, задумчиво взглянув на меня, быстро прошел на кухню, сообразив, что я там такое увидел.

Ты все придумал! сказала Юдифь.

Разумеется, правдой здесь было не все. Лео действительно подглядывал в щелку и видел Вальмена с поварихой на полу, и возможно также, что он принял это за драку. Но в то же время все это показалось ему мучительно загадочным и шокировало его, он сразу понял, что ему нельзя на это смотреть. Но то, что он передразнивал Вальмена при гостях — это он сочинил в тот момент, когда рассказывал. И если честно, Лео не мог даже определенно сказать, почему собственно Вальмен с тех пор больше никогда не появлялся у Левингера: крылась ли причина в его поведении в салоне, или — в истории с поварихой, или в чем-то другом, хотя время от времени его имя еще всплывало, когда впоследствии о нем велись жаркие споры. Даже годы спустя. Например, о Вальмене говорили после войны, когда, по словам Лео, он создал в Рио организацию, помогавшую немцам эмигрировать в Бразилию, но Лео только потом стороной стало известно, что речь шла о каких-то весьма сомнительных аферах.

Теперь Лео снова вспомнил, почему они заговорили на эту тему. Они же пытались найти общих знакомых в Сан-Паулу, и Лео спросил у Юдифи, знает ли она Левингера. И тут ему пришло в голову, что Левингер в 1959 году, когда Лео в последний раз перед отъездом в Вену зашел к нему попрощаться, показал ему газетную вырезку с фотографией Вальмена — газета сообщала о покушении на полотно Рубенса в Мюнхене — и сказал: Ты припоминаешь того сумасшедшего? Взгляни, что он натворил!