Благовест с Амура

— Могла, — согласилась Катрин. — Но муж не стал бы таиться, а немедленно со мной объяснился. Как и по всему остальному, о чем написано в письме. Не такой он человек, чтобы играть в тайны и секреты. — Она спешила высказаться, только бы защитить Николя от угрозы. — С судом над ним у вас ничего не выйдет: он легко докажет, что письма не писал, — для этого есть графологи. Разумеется, вы можете устроить покушение на него в Европе, но генерал Муравьев — не рядовой военный, он — правитель половины России, его убийство станет грандиозным скандалом, и вам вряд ли хочется подставлять свою карьеру под этот топор. Тем более что смерть Муравьева мало что изменит на Амуре и Тихом океане, — а вы ведь этого добиваетесь, — у генерала есть прекрасные помощники, которые продолжат его дело…

Лавалье глядел на Катрин со все возрастающим интересом — она это видела по его глазам, — и когда остановилась передохнуть, даже подтолкнул ее:

— Я слушаю вас, мадам.

— Так что ваши «более сильные аргументы», виконт, оказались гораздо более слабыми. — Катрин вздохнула, помолчала. Лавалье терпеливо ждал. — Но умирать мне, честно говоря, не хочется… — Она горестно покачала головой. — Только вот не пойму, какой вам будет прок от сведений, которые смогу собрать я, — это такая мелочь!..

— Что вы, мадам! Как у нас говорят: и самая прекрасная девушка Франции может дать только то, что у нее есть. Хороший разведчик, собирая разные сведения, даже мелкие, сопоставляя их с другими, может делать очень важные выводы. Я не должен вам этого говорить, так как методы разведки открыты только для служебного пользования, но мне совсем не хочется, чтобы вас грызла совесть. Успокойте ее: ваш вклад в наш анализ будет столь мал, что вряд ли можно считать его преступлением, — так, на уровне светской болтовни. В столичных салонах выбалтывают куда более серьезную информацию.

— Благодарю за заботу о моей совести, — со всей иронией, на какую была сейчас способна, откликнулась Катрин.

— Значит, я правильно понял? Вы добровольно даете согласие на сотрудничество? — Он подчеркнул — «добровольно». Катрин развела руками: увы! Лавалье вынул из стола лист бумаги, гусиное перо и чернильницу. — Тогда подпишите обязательство.

Катрин внимательно прочитала: «Я, Муравьева Екатерина Николаевна, в девичестве Катрин де Ришмон, даю согласие…» Надо же, все приготовлено, даже написано каллиграфическим почерком — остается только поставить подпись.

— А как подписывать? По-русски или по-французски?

— Для надежности и так и так.

Катрин встала, положив лист на стол, и взяла перо. Наклонилась было и занесла руку, но остановилась и остро взглянула на виконта:

— У меня есть условие. Даже два.

— Какие условия?! — воззрился на нее Лавалье.

— Во-первых, вы должны отозвать из России Анри Дюбуа. Я не хочу, чтобы мой муж постоянно был под угрозой покушения.

— Принимается, — махнул рукой виконт. — А второе?

— За смерть Анастаси Дюбуа кто-то будет наказан?

— Вы хотите ареста вашего мужа? Пока что все указывает на него. Подписывайте бумагу, мадам, и договоримся об оплате ваших услуг.

— Вы с ума сошли! — вспыхнула Катрин. — Какая оплата?! Вы решили меня унизить еще и этим?

— Все, что бесплатно, — то аморально. Помните такую пословицу? Она родилась не в «Сюртэ Женераль» — это придумал народ. А народ зря говорить не будет.

— Я вижу: вы любите пословицы. Вот вам еще одна: «Кого дьявол купил, того и продал». А меня вы не купили и не купите.

Везли Катрин с завязанными глазами. Повязку сняли лишь перед самой высадкой из фиакра, рядом с домом тетушки.

Женевьева де Савиньи встретила племянницу уже в полном здравии. Когда Катрин спросила ее о самочувствии, тетушка неожиданно залилась слезами.

— Прости меня, моя девочка, — всхлипывала она. — Меня заставили солгать. Я не была больна.

Катрин не стала спрашивать, кто и как ее заставил. И так все было ясно.

3

— Алиша! — повторил Муравьев, теперь уже с чисто легким восклицанием, словно подтверждающим его уверенность, что здесь, в Лондоне, никого другого он и не мог встретить.

— Узнал-таки, — вздохнула Хелен, и вздох ее тоже получился неопределенным — то ли досадливым, то ли радостным.

«Но с чего бы ей радоваться? — подумал Муравьев. — Да, впрочем, и досадовать — тоже. Ноги тогда унесла, и ладно — но военному времени могли бы и расстрелять. А в Иркутске, когда Вагранов доставил их с Остином, даже и не встретились. Иван доложил, что агенты перехвачены, их и отправили в Петербург со всем внешним почтением, прикрывающим глубинное презрение. В российской провинции так частенько относятся к иностранцам. В отличие от столиц, где почтение подчеркивает пресмыкательство».

— Вы меня остановили — почему? — Николай Николаевич своим «вы» сразу установил дистанцию между ними — в крепости Бомборы он говорил ей «ты». Впрочем, она всегда была с ним на «вы». Даже в постели.

— А вы как думаете? — Она снова рассмеялась, на этот раз с явной неприязнью.

— Думаю, будь ваша воля, вы бы с удовольствием подзудили всю эту газетную сволоту, чтобы я на себе почувствовал силу английского кулака. Как на Кавказе подзуживали убыхов.