— Да смочь-то смогу, токо дело это устряпошное. Их там поболе десятка, весь день провожжаемся, а водохлест востро[55] уходит. Вода падат, — пояснил зауряд-сотник, заметив непонимание в глазах генерала.
— Тем более надо торопиться! — воскликнул Муравьев. — А с виноватых я три шкуры спущу! Давай, Скобельцын, действуй! Я в тебя верю!
Всю философскую задумчивость, навеянную размышлениями у поклонного креста, сняло в одно мгновение. Тут же по его распоряжению сколотилась команда кормщиков в помощь Скобельцыну, и на баркасе с сильными гребцами они резво ушли вверх по течению, прихватив в качестве проводника одного из манегров.
Провозились действительно до вечера. Когда уже в сумерках собрался весь караван, генерал вызвал к себе на плашкоут, где на ужин собрался его штаб, виновных в случившемся. Ими оказались два молодых подпоручика — Медведев и фон Глен.
История происшествия была проста.
По приказанию Казакевича баржи, павозки и плашкоуты шли поротно, одно судно за другим, связками, в кильватер. Когда шедший впереди фон Глен заметил быстрое сужение берегов и приказал горнисту подать сигнал вслед идущим, чтобы они сворачивали в другую протоку, было уже поздно. Следовало развязаться, развернуться, но течение не позволило этого сделать. В результате четыре плашкоута в связке фон Глена и семь барж в связке Медведева оказались на мели.
— Мальчишки! — орал побагровевший Муравьев, бегая перед вытянувшимися бледными от ужаса подпоручиками. — Да вы знаете, что я с вами могу сделать по обстоятельствам военного времени?! Эта задержка из-за вашего разгильдяйства может обернуться кровью ни в чем не повинных людей, которые вовремя не получат военного снаряжения. За это на фронте расстреливают без сожаления! — Генерал не стеснялся в выражениях, перемежая гневные крики знакомым многим из присутствующих армейским матом. Они слушали главноначальствующего, опустив головы. По щекам подпоручиков катились слезы. — Подполковник Корсаков! — рявкнул наконец Муравьев.
— Да, ваше превосходительство.
— Вы командуете личным составом сплава. Эти так называемые офицеры в вашем ведении?
— Так точно.
— Их следует примерно наказать. Подпоручика Медведева оставить с вещами здесь на берегу — пусть выбирается, как знает. Подпоручика фон Глена предупредить, что при следующем проступке он будет расстрелян перед строем, а пока посадить под арест не меньше чем на неделю.
— Ваше превосходительство, это будет не наказание, а отдых, — сказал Корсаков.
— Да? Да! Тогда неделю дежурства!
— Будет исполнено.
— А вы, — генерал повернулся к подпоручикам, — убирайтесь с глаз долой! Офицеры, мать вашу перемать!
Подпоручики ушли. Медведев откровенно плакал, как ребенок. Фон Глен его не утешал: у него самого положение походило на отложенную смерть — попробуй на трехтысячеверстном маршруте не повторить посадки на мель.
Но не прошли они и пятидесяти шагов, как их догнал Корсаков.
— Постойте, господа! — Все остановились. Корсаков всмотрелся в лица офицеров, озаряемые недалекими сполохами солдатских костров (многие предпочитали ночевать на берегу), и ободряюще улыбнулся. — Не страдайте, господа, все обойдется. Просто не попадайтесь на глаза генералу, а позже он успокоится. Но дежурство вне очереди вам обеспечено. Идите ужинайте.
— Благодарим, господин подполковник! — дружно выдохнули с облегчением офицеры. — Храни вас Бог!
— Да ладно, ладно, — засмеялся Корсаков. Повернулся и ушел.
Офицеры переглянулись.
— За это стоит выпить, — сказал фон Глен.
— Непременно! — поддержал Медведев. — И за Корсакова тоже!
Глава 13
Рано утром Степан, уже оклемавшийся, но еще с завязанной чистой тряпицей головой, Гринька и Кузьма сидели на бревешке возле плотового балагана и любовались амурскими красотами.
А полюбоваться было чем.
Амур раздвинулся не меньше чем на версту. Караван шел под высоким — то скалистым, то просто обрывистым — левым берегом. Правый голубел вдалеке островерхими сопками-тычками.
Вода была гладкой, как будто без течения, хотя на самом деле оно чувствовалось по ходу плота и бурлению у подножья береговых скал.
Плашкоуты, баржи, павозки, лодки шли теперь не в связках — Казакевич отменил свой приказ после случая у Албазина, — а как кому удобнее. Далеко позади дымила «Аргунь»: после каждого привала она теперь замыкала караван, чтобы прийти на помощь отстававшим или застревавшим на затопленных островах, которых было великое множество.
— Тятя, глянь — олень!
На скале стоял большой рогатый зверь и, задрав голову, трубил.
— Это изюбрь, — пояснил Кузьма, знакомый с забайкальским зверьем, которое мало отличалось от местного. — А вон, в аянчике[56], козули на водопое.
И верно, на каменистом бережку заливчика собралось семейство косуль. Самец, крупный, высокий, подняв красивую голову с длинными, чуть загнутыми рогами, пристально смотрел на проплывающих, но в его позе не было ничего тревожного. Две козочки пили воду, ни на кого не обращая внимания. Все были покрыты летней рыжеватой шерстью.
— Совсем не боятся, — сказал Степан. — Значитца, людей тута нету.