Благословенное дитя

Первой тонконогого мальчика заметила Лаура. Ткнув Эрику в бок, она молча показала на него пальцем. Эрика посмотрела, куда показывает Лаура, но он бежал так быстро, что вообще не был похож на мальчика — то ли животное, то ли вообще какое-то непонятное существо. Присмотревшись, она разглядела, что это худенький мальчик примерно ее возраста, в футболке и шортах. Коленки у него разбиты. Он словно появился ниоткуда, будто вырос из-под земли, на которой стоял дом Исака. Однако Эрика подумала, что он, наверное, был на пляже, упал там и до крови разбил коленки о гальку. Мальчик не заметил тихо лежавших в траве Эрику с Лаурой, которые пристально следили за ним. Он пробежал так близко, что они слышали, как подошвы его кроссовок касаются земли. Они услышали его дыхание — даже отчетливее, чем свое собственное. Он пересек дорожку, которая была уже частной собственностью Исака. Он пробежал мимо ворот, мимо нескольких растрепанных ветром сосен, по поляне, на которой они собирали землянику, и мимо зеленого фургончика Исака. Эрика с Лаурой молча переглянулись, а потом снова посмотрели на мальчика. Ровесник Эрики, может, на год старше, а может, и нет. У него короткие каштановые волосы, длинные тонкие ноги и футболка с надписью: «I've been to Niagara Falls» [1]. Он направляется к дому Исака и вдруг спотыкается и падает на гравий. Лаура вскакивает, но Эрика дергает ее, и та снова ложится в траву. Упав на живот, мальчик лежит на земле. Лежит он долго — во всяком случае, так им кажется. Наконец он поднимается и смотрит на коленки. Эрика чувствует, как саднят ее собственные колени. Он уже падал — на берегу, Эрика собственными глазами видела кровь на его коленках, а теперь он опять упал на гравий, и в рану попали маленькие камешки. Больно. Может, ему надо помочь? Может, им с Лаурой нужно встать и подойти к нему? Однако они продолжают лежать. Так решила Эрика. Эрика старшая. Она лежит в траве, опустив руку на спину Лауры, так что Лаура не может подняться. Мальчик встает. Немного постояв, он озирается. Его тело напряжено. А затем срывается с места и бежит прямо к дому Исака и принимается звонить в дверь. Мальчик не знает про закон о том, что сейчас надо гулять. Он не знает, что этот закон нарушать строго запрещается. Ему даже не известно, что такое темперамент. Он звонит в дверь несколько раз. Эрика видит, как он давит на кнопку звонка, и она не забудет этого даже через тридцать лет. Никто не открывает, и мальчик начинает стучать в дверь. Он барабанит кулаками в закрытую дверь. Эрика поворачивается к Лауре: они слишком далеко от дома и ударов не слышно, но Лаура все равно зажмурилась и заткнула уши. Эрика понимает, что вот сейчас Исак откроет дверь и вставать уже поздно — мальчика не спасти.

* * *

Эрика пересекла границу между Норвегией и Швецией. Никто не остановил ее и не спросил о цели поездки.

— Они никогда не останавливают, — успокоила по телефону Лаура.

Было пять часов вечера, и Эрика решила перекусить — съесть шведских котлет с пюре. Она громко сказала:

— Сейчас я приторможу и поем котлет с пюре. И брусничного варенья.

Эрика чувствовала, что жить Исаку осталось недолго, поэтому она и поехала к нему, о чем сейчас жалела. Вообще-то Исак живет. Живет. И живет. И не умирает. Он уверял, что после смерти Розы жизнь его стала невыносимой, иногда рассуждал о самоубийстве и даже подробно распланировал его, но ничего не сделал. Хотя раздобыл таблетки, которые сейчас лежали в тумбочке.

Элизабет говорила, что если это те самые таблетки, о которых он рассказывал двенадцать лет назад, то ему неплохо бы раздобыть новые, потому что у этих наверняка вышел срок. Если, конечно, он настроен серьезно.

Как и Эрика, ее мать часто разговаривала с Исаком по телефону.

Элизабет говорила:

— Мы с Исаком — добрые друзья. Однажды, когда мы были молоды и влюблены, то как-то раз сидели на берегу и смотрели на море. Исак тогда сказал, что мы неразрывно связаны друг с другом.

Элизабет с Исаком разговаривали каждые две недели, по субботам, с двенадцати до половины второго. Так у них повелось с 1968 года, когда они расстались. Развелись они потому, что живот Розы стал таким огромным, что дольше не было смысла скрывать ее беременность и что Исак — отец ребенка.

Сейчас Исак совсем состарился. Вообще-то Элизабет считала, что восемьдесят четыре — это не возраст. Вот, например, подруге Элизабет, Бекки, уже девяносто, а она, по словам Элизабет, скачет, словно блоха.

Тело увядает, а голосовые связки остаются прежними. Разговаривая друг с другом, Элизабет с Исаком забывали о телах. Телах, которые двигались все медленнее, а болели все чаще. «Мама и папа, — думала Эрика. — Исак с больным бедром и судорогами в лодыжках и танцовщица Элизабет с ревматизмом и слабыми ногами».

В детстве Эрика иногда подслушивала родительские разговоры. Когда мать разговаривала с Исаком, голос ее наполнялся радостью и делался легким, словно длинная шелковая розовая тесьма — пока ее не разрезали и не пришили на туфлю.