Благодарение. Предел

— А что, Антон Коныч, плохи дела у моей Марфуты, плохи. Нашу семью знаешь: учительская. Бабка и дед учителя, я — тоже. И она прямо прирожденная учительница, обходительная, детей любит. А тебя-то как уважает! Сына Антоном назвала. Да вот беда: с мужем Валеркой нелады. А ведь любил. Хвалился первенцем: «Ребята, Марфута сына родила!» А потом запил. Убежал на Камчатку.

— Ну и дурак, от такой девки подорвал.

— Ну вот, вернулся с Камчатки, знаешь, этакий пошленький приемчик: поздно ночью непременно заявиться, не известив заранее. У него калькулятивное мышление. Пьет. Эгоист. Дети на картошке, а он себе яичницу из пяти яиц жарит. Хотела пожаловаться его начальству, а толк? Они вместе гуляют. Сам начальник бросил старую жену, взял молодуху.

— Теперь-то лады?

— Разводятся каждую неделю: тебе — мотоцикл, мне — холодильник. А тут сын Антон большой, все понимает. Глаза запуганные. Спрашиваю мою: «Да как же ты живешь с ним? Не урод, не горбатая». — «Да как же я разойдусь, ведь мне уж тридцать лет. Да и одной комнаты мне мало». Эх, люди! Из-за комнаты рабами готовы стать. Задичали мои молодые. Ни книг, ни мысли, ни мечты. Все вокруг одно: вещи в кредит забирать. А тут еще махнули на теплоходе по рекам. Ресторан, сто граммов, пиво. Отец отрывай от пенсии. Хорошо, что мастеровой, прирабатывает. А виновата я сама, мать. Учились вместе, его приласкала. Зачем-то вдвоем оставляла. Мол, он хороший. А она в очках, возьмут ли другие-то?

— Сглупили вы. Дочь ваша впечатляющая… Все наладится, раз голова на плечах. Вот когда срубят голову, тогда уж плохо.

— Не знаешь всего, Антоша… Сынишка старший у них погиб как? Стоял в коридоре пустой испорченный холодильник. Знамо, ведь Валерке все недосуг убрать. Ну, сынишка один играл, залез в холодильник, захлопнулся. Задохнулся. После такой беды ушла моя Марфута от Валерки. А он что? Стишки для детей напечатал под названием «Арбуз-карапуз». Стишки. Вот что делается с людьми.

— Непременно сойдутся, коли стишки.

— Никогда. Уехал он с какой-то, сначала пропили мотоцикл, свинью… Антон Коныч, — повеселевшим, полным таинственности голосом начала Камышина. — Ты приглядись к Марфутке. Я все о ней рассказала. У тебя детки, у нее — вот этот Антоша. А вон и Валентина торопится. Ох, Антон, гляди, подумай о жизни немного поумнее.

Антон начал резать кочан капусты, класть в корыто.

Румяная, ясноглазая Валентина сняла ватник, крепко сжала кисть Антона.

— Давай нож. Занимайся своим делом, — ласково-ворчливо сказала она. — С капустой я управлюсь. Помидоры тоже соберу, засолю. Зима длинная, все подберет, — отстранила его локтем и еще увереннее напомнила о его неотложных делах.

Для Антона более важным, чем рубка и квашение капусты на зиму, оказался просмотр подлежащих уничтожению записок разных лет…

И все же не совсем исчезло восхищение молодечеством при горестном сознании своей робости перед людьми. А ведь всю жизнь старался быть с характером не попустительским, решительным. Поднял голову: дочь Маша вернулась из школы. Валентина рубила капусту, останавливаясь на минутку, чтобы очистить и дать детям кочерыжку. Камышина помогала ей.

— Валя, есть у меня характер? Ну, сила воли, решительность, а?

— Все есть, как же иначе? Займись своим делом. — Валентина, улыбаясь губами, пристально глядела на Антона, и глаза ее, чуть не выговаривая, подсказывали ему его главное дело.

— Ну и распоряжаешься ты, Валентина! Он тебе в отцы годится, а ты… Попадет такой парень в твои руки, вышколишь, — сказала Камышина.

— Да уж не распущу, как ваша Марфута.

— А что Марфута? Она свое еще возьмет. Антон Коныч, верно я говорю?

— А? Возьмет, как же, с лихвой.

«Самые сильные годы мои прошли. Не так, как хотелось бы, но что делать? Никогда еще в душе Истягина прошлое не воскресало с такой сладкой болью и грустной отрадою, что оно не окончательно умерло, что еще способна душа воскресать. Может, последний раз это вспоминается, а потом уж не всплывет. Всплыть-то всплывет, только одним боком: много горя причинил самым близким людям — матери, женам, детям, друзьям…

Пришли родители Валентины — Борис и Дуся, они-то и навели Истягина на главное дело, о котором прямо не решалась сказать Валентина: дрова переколоть и спрятать под навес. И дело это оказалось увлекательным.

Потом сели обедать, уж при огне. Первое принесли Москалевы, второе — Камышины, мать и дочь. Валентине не по духу было присутствие Камышиных, зато родители ее радовались, явно задумав что-то. Но пока о других говорили.

— А так и случилось… Старик Сохатый поздно возвращался домой, в подъезде хлопчики распивали винишко. Замечание сделал. Чего добился? Избили. Загнулся дед, — сказал Камышин, порозовев после рюмки. — Сделал я ему лестницу на даче бетонную, хорошо заплатил. Да вот ходить не пришлось… Сейчас Филоновой дачу ремонтирую. Зять командует, Федор Тимонин.

«Давление падает. Луна волнует, на преступление позывает… В прошлом такая луна годами не покидала неба. В ночь святого Варфоломея и другие уголовно-активные эпохи», — думал Истягин.

Он не заметил, как ему сунули в руки стакан. Выпил, поморгал: