Благодарение. Предел

Серафима угадала в Истягине личность, предчувствовала найти с ним радость на какой-то особый опасный лад. Отрадно обреченной посчитала себя на многомерную заботу об Истягине, нежную и гордую заботу. Изводила себя упреками, почему не привела его сразу же в дом. Тут мать поняла, что девка удалась в бабушку и в нее, Катерину: жить не могли, чтоб не находить особенных людей, не опекать их. В крови у них сострадание к мужчинам особенное: помогать и владеть норовистой духовной властью над ними. И мать внушала ей уверенность: филоновские женщины (хоть чуть первобытны) нравятся мужчинам. «Не трусь, Сима. Поближе познакомишься, раскусишь и выбросишь».

Серафима отравилась тоской. «Плохо мне, — сказала матери, — все насквозь болит и ноет. И ничего во мне не осталось, кроме желания быть с ним. Хоть женой, хоть… девчонкой его».

Матери больно было видеть ее дико тоскующие глаза.

— А Степа Светаев? — напомнила она Серафиме.

Серафима покачала головой:

— Если не позовешь Истягина к нам, я нырну… в тот квартал.

Позвать Истягина не удалось — ушел надолго в море.

У матери связи разветвленные, все разузнала о нем. Небрежно отрезвляла дочь:

— Как у нас говорят: рост выше среднего, костляв, волос прямой, глаза темно-карие с некоторой не то безуминкой, не то придурью. Особая примета: походка двоится — то враскачку, то — мягкая, кошачья. Натура двойственная. Открытость Истягина внешняя, обманчивая, он своевольник, неразборчив в знакомствах, безответствен в личных отношениях. Его легко может женить на себе любая женщина, если захочет связываться с непостоянным, странным парнем.

— И я? Неужели и я могу?

— Симочка, ты с ума сходишь всерьез или дуришь?

— Я просто страдаю.

Серафима уже заканчивала институт, были у нее друзья. Истягина вспоминала редко, но с какой-то щемящей грустью.

— Я, кажется, разгадала, почему твой Истягин избегает встреч с тобой, — сказала мать.

— Ну, ну, порадуй, повесели, друг мой. Уж не боится ли меня, потому что любит, а? Ах, как хорошо было тогда с ним! Зачем переполох подняли? — будто вчера Серафима дышала жарко-сухим воздухом каюты его катера, счастливая, легкая своей отчаянной смелостью. Где он теперь?

Катерина сглупила, высказала предположение: не ушел ли Антон Истягин искать убийцу своего отца? Ведь томился неотомщенностью. Но это так, не больше чем психологические догадки.

Тут-то Серафима мертвой хваткой вцепилась в сердце матери — все открывай об Истягиных!

— Зачем втягиваешься в странные судьбы Истягиных? Ворочаешь во мне давнее. Антон твой — потеря небольшая. Вот отец этого Антона был мужик что надо! Немножко даже увлекалась им. При обстоятельствах не лирических.

Серафима вынуждала мать раскрыть все, касаемое Истягиных, до самого донышка. Иначе дружбе между ними несдобровать.

— Мне надо… Я думаю и думаю о нем.

Катерина сузила глаза, похожие на глаза молодого Будды, просветлевшего от шевельнувшейся в сердце всемирной тайны. Сказала:

— Отец Антона Кон Коныч был куда позаманистее, хотя и попроще сына.

XVIII

В середине июня 1932 года с японского парохода «Сибиру-Мару» высадился в порту младший командир РККА, производитель работ гидрографического отдела флота Истягин Кон Коныч, то есть отец Антона. Он сразу же явился к начальнику местного ОГПУ и рассказал ему, что случилось с ним и с доверенными ему людьми в море.

На зафрахтованном японском пароходе «Гензан-Мару» вез он рабочих строить маяк. Пароход наскочил на подводный риф и стал тонуть. Японская команда попыталась тайно покинуть судно. Но он, Истягин Кон Коныч, силой оружия заставил японцев вернуться на пароход, обстрелял шлюпку по носу и корме, но в тумане промахнулся и ранил кочегара японской команды. «Гензан-Мару» затонул. С плотов подобрал спасшихся «Сибиру-Мару». Японская команда хотела убить Истягина Кона Коныча, но он как-то избежал смерти.

Начальник долго глядел на Кона Истягина выцветшими глазами с отвисающими нижними веками, очевидно вспоминая свою молодость.

— Мужественно вели себя. Молодец.

Он велел Истягину зайти к уполномоченному Народного комиссариата иностранных дел. И уполномоченный похвалил Истягина и разрешил ему идти к месту службы с первым же попутным пароходом. Но через сутки Истягина вызвал начальник отделения.

— Слушай, Истягин, внимательно. Японский консул требует суда и строжайшего наказания. Японское радио говорит, будто ты насилие вершил на пароходе…

— Брешут. Они нарушали международные морские законы.

— Я считаю тебя нашим человеком. И потому предупреждаю: будь готов к суду. Из-за тебя не будут осложнять отношения с Японией. Обстановка на Дальнем Востоке… тяжелая.

У начальника взбунтовалась печень. Возмущала его наглость японского консула, огорчал и Кон Коныч Истягин: считает себя абсолютно правым, хорохорится.

— Сдай, Истягин, оружие, деньги, документы. Мы отправляем тебя в тюрьму. Будет вестись следствие.