Благими намерениями

Я почесал затылок. В принципе, он прав, что касается инструментов. Нам же еще лагерь надо будет построить. Может, землянки выкопать… Мы ведь их штыками копать не станем! Вот лопаты и пригодятся. Да и остальному применение найдется.

— Ладно. — Я отобрал у Яна половину груза. — Пошли к остальным.

Рассвет мы встречали уже в большом лесу, до которого добрались без приключений. Страх погони придал нам сил, и шесть километров по полям мы преодолели на одном дыхании. Даже Генрих со своими изможденными товарищами не отставал. Впрочем, опасения оказались напрасными. Если кто-то и поспешил на устроенный нами пожар, то мы успели проскочить раньше. Погони тоже не было ни видно, ни слышно. Повезло или хваленый немецкий «орднунг» оказался все же слишком переоценен в мое время? А может быть, вблизи не было немецких частей — одни полицаи? В любом случае дареному коню в зубы не смотрят. Ушли тихо — и хорошо.

— Генрих, отойдем, — сказал я, когда мы решили, что ушли уже достаточно далеко.

Мы отошли в сторону, я устало присел под деревом и вытянул гудящие ноги.

— Рассказывай давай, как это вас в тот сарай занесло?

Генрих оглянулся на своих товарищей по несчастью, потом бросил опасливый взгляд на подошедшего Антона, который так и не сводил с него глаз, посмотрел на Яна и только тогда начал свой рассказ:

— Мы, пан офицер…

— Товарищ командир, — машинально поправил я.

— Так, товарищ командир, извиняйте, — тут же согласился Генрих. — Меня зовут Генрих Цупик. Я учитель из Гощи. Когда мост взорвали, фашисты приказ выдали — увеличить поставку дерева с окрестных лесопилок. А там — где по двое-трое рабочих было, а где вообще никто не работал. Наш староста и придумал евреев по селу собрать и на лесопилках работать заставить. Говорил, шо все равно нас фашисты постреляют…

— Суки! — зло сплюнул Антон, присаживаясь рядом. — Бить этих немцев надо так, чтоб род их весь под корень…

— Антон! — Я смотрел на него, пока он не опустил глаза и не отвернулся.

— Зачем же всех, пан… товарищ? — отозвался Генрих. — Нацистов бить надо. А немцев за что? Не все же немцы — нацисты. Я тоже немец…

— Как так? — снова насторожился Антон. — Ты же говорил…

— Ну да, — согласился Генрих, — я — еврей. Но родился и вырос в Дрездене. Это на востоке Германии. А потом, в тридцать шестом году, когда жить там совсем невозможно стало, переехал в Прагу. Когда и туда нацисты пришли — снова перебрался. Сначала в Варшаву, а оттуда — в Ровно. А с тридцать девятого года в Гоще живу…

— Значит, немецкий знаешь? — оживился я.

— Так, па… товарищ, — кивнул Генрих, — знаю. А еще знаю чешский, польский, украинский и русский языки.

— Чем ты занимался до войны? И почему из Ровно в Гощу перебрался?

— Магазин у меня был. Торговал всякой хозяйственной мелочью. И в Дрездене, и в Праге, и в Варшаве, и в Ровно магазин держал. А потом, когда Советы пришли… — На этих словах Генрих как-то опасливо на меня глянул и втянул голову в плечи. — В общем, ваши ж не приветствовали коммерцию. И дом у меня забрали. Пришлось в Гощу переселиться. А куда еще идти было? Вся Европа под нацистами… А там в школу учителем устроился. Так и жил, пока и сюда они не добрались.

— А почему на восток, за нашими, не ушел?

— Не успел, — снова понурился Генрих. — Все не верил, шо гитлеровцев аж сюда пустят. А потом уже поздно было…

— Хорошо. Продолжай.

— А шо продолжать? Собрали они евреев в Гоще и по окрестным селам и заставили работать.

— Почему вас мало так? — спросил я. — Всего четыре человека на лесопилку? Или евреев больше не набралось?

— Как не набралось? Кто годный для такой работы был — больше десятка набрали. Только не одна ж эта лесопилка в округе. Вот и раскидали нас. Мы ж вместо тягловой скотины на той лесопилке были. Нам даже топоры не доверили. Лес валили мужики с хуторов — не знаю, вольные или их тоже заставили, потом мы вчетвером бревна тащили к лесопилке, а тут уже другие с ними работали. А на ночь нас в сарае запирали…

— Понятно. Ян, иди сюда! — Когда Ян подошел, я спросил: — Что про Генриха рассказать можешь?

— Та Генриха я уже давно знаю, — сразу ответил Ян. — Он через улицу от меня жил. Правду говорит — учителем у нас в школе был.

— А об остальных что скажешь? — снова повернулся я к Генриху.

— Филипп Гроссман из Тереньтево. Это тот, который справа сидит, — начал заочно знакомить меня со своими товарищами Генрих. — Он до войны держал скобяную лавку. Алик Мец, который посередине, — из Виткова. У него там шинок был…

— То тот Мец, шо на ярмарку в Ровно горилку продавал за поляков? — вклинился Ян и, дождавшись утвердительного кивка, добавил: — Знаю такого.

— А третий — Семен Зельц. Говорит, со Львова отступал вместе с Советами, да не успел. Прятался на хуторе каком-то, пока его полицейские не нашли.

— Расскажи об этом Зельце подробнее, — попросил я.

— Та я его увидел, только когда нас в Гоще согнали всех. А так… Работал, как и все. И били его, как всех. Говорил еще, жену у него бомбой во Львове убило.