Благие намерения

Хенрик разглядывает своих новых родственников: замкнутые лица, неуверенные взгляды, сжатые губы. Нет, не у Анны и не у Эрнста, у них такой вид, точно все это их не касается. Что соответствует действительности. Напряжение скоро становится густым и липким. Карл смежил веки, очевидно, притворяется отсутствующим. Оскар улыбается вежливой, непроницаемой улыбкой. Густав перебирает часовую цепочку, выпущенную на округлость жилета, и, выпятив губы, смотрит в окно. Голова Свеи на жилистой шее трясется. Лоб у нее побагровел, на усиках над верхней губой выступили капельки пота.

Свеа. Как всегда, когда Карин выдает нам свои декреты, никто не осмеливается и слова вымолвить.

Оскар. Свеа, прошу тебя!

Свеа. Придется мне сказать то, о чем все думают.

Густав. Я заявляю протест. Свеа не представляет интересов семьи. Насколько мне известно, она представляет только саму себя.

Свеа. Странно. Разве не Густав сказал только вчера, что мамхен смертельно опасна. Будешь отрицать?

Густав. Ты лжешь, Свеа, и сама прекрасно это знаешь. Ненависть Свеи к нашей матери, по-видимому, не знает границ.

Свеа. Поскольку я скоро умру, я, вероятно, единственная, кто осмеливается говорить правду в этой семье!

Оскар (терпеливо). Свеа, пожалуйста.

Свеа. «Свеа, пожалуйста», «Свеа, прошу тебя». Это все, что ты можешь сказать.

Карл (внезапно). Заткнись, Свеа. А то лопнешь со злости. В твой рак больше никто не верит. Естественно, он не может существовать в теле, отравленном злобой. Впрочем, должен сказать, что решение мамхен было несколько неожиданным. Когда начальник прикажет выставить нас вон?

Густав. По-моему, мама Карин своим стремительным шахматным ходом хочет намекнуть нам, что она терпела нас двадцать лет и теперь страшно устала и от нас, и от наших семей. И за это осуждать ее не приходится.

Марта. А мы так любили свою квартиру. Куда же нам теперь деваться?

Густав. Не будь идиоткой, Марта! Нас же все-таки не на улицу выбрасывают.

Оскар. У меня лично возражений нет. Дом принадлежит маме Карин. Это сказано четко и ясно, без тени сомнения. Мы получим щедрую компенсацию. Насколько я понимаю, мама может делать с домом все, что ей вздумается. Кстати, а мы когда-нибудь с ней считались?

Свеа. Зато подлизывались, подмазывались, угождали вовсю! А стоило ей отвернуться, насмехались и плевались! Вы — Густав Окерблюм, Карл Окерблюм, Оскар Окерблюм. Мушкетеры.

Эрнст. Если этот треп будет продолжаться в таком же духе, я позволю себе удалиться. Нам бы следовало подумать о том, что Хенрик Бергман сегодня с нами в первый раз. Ради него и Анны я прошу попридержать языки. (Хенрику, улыбаясь.) Не бойся, бывает и хуже. Честное слово, мы иногда бываем похожи на людей.

Карл. Пожалуй, можно сказать, что смерть папы откупорила бутылку.

Густав. Сравнение, достойное брата Карла.

Карл. Да будет тебе известно, милый Хенрик, что брат Густав — духовный глава семьи. Если ты попросишь у него совета, он тебе выдаст целых три. Если же ты не последуешь его совету, то позднее хлебнешь лиха, и проделано это будет в изощренно-академическом духе. Профессор заседает в государственной комиссии по профессуре, так что ему хорошо известно, на какие клавиши нажимать. Предупреждаю тебя по дружбе, Хенрик. Остерегайся и фру Марты. Слишком уж она любезна с красивыми юношами.

Марта (смеется). Карл, ты невозможен. (Замахивается на него.)

Карл (обливаясь потом). Марта, когда эти поминки закончатся, я тебя поцелую.

Оскар. Я считаю мамино решение вполне продуманным. Мы все жили в каком-то сочетании обманчивой надежности, принуждения и привычки. Жизнь стала напоминать стоячую воду. Наши отношения заплесневели, а мы и пальцем не пошевелили. Нам будет только полезно разъехаться.

Свеа. А как с дачей?

Оскар. Дача всегда принадлежала мамхен.

Свеа. Значит, теперь и летом нам некуда будет деться?

Оскар. Успокойся, Свеа. Ты же никогда не любила дачу, только и говорила о курортах да о Париже. (Язвительно смеется.) Не понимаю, как это мы так долго уживались вместе.

Анна. А почему молчит мама?

Все оборачиваются к фру Карин. Все это время она сидела, чуть склонив голову и поигрывая узкой линейкой. Сейчас она поднимает глаза и смотрит на свое семейство с отсутствующей, чуть ли не сонной улыбкой.

Карин. А что вы хотите от меня услышать? Вы ведь вечно ссорились между собой. Теперь, когда папа умер, вы набросились на меня. Это естественно. И я должна это понимать.

Густав. Извини, мама, но вообще-то только Свее следовало бы…