Благие намерения

Четырнадцать человек, лето, август 1909 года. Всего секунда. Войди в фотографию и воссоздай оставшиеся секунды и минуты! Войди туда, ведь тебе так этого хочется! Почему ты столь страстно этого жаждешь, узнать трудно. Может быть, для того, чтобы задним числом реабилитировать стройного молодого человека, стоящего рядом с Эрнстом. Того самого, с красивым, беззащитно-неуверенным лицом.

Семейный портрет запечатлен, и начальника транспортных перевозок с помощью трости и бережно поддерживающих рук ведут к открытой лоджии, обращенной к солнцу и ландшафту. Там старого джентльмена усаживают в особое кресло с регулируемыми спинкой и подлокотниками и зеленой в клетку обивкой. За спину ему кладут подушку, под ноги ставят скамеечку, пододвигают плетеный стол с сегодняшней почтой и вчерашней газетой, стаканом минеральной воды, разбавленной несколькими каплями коньяка, и полевым биноклем. Фру Карин собственноручно накрывает супругу колени пледом и целует его в лоб, точно так же, как она делает каждое утро, прежде чем пуститься в широкомасштабные экзерсисы по проявлению власти.

«Ты хотел поговорить с молодым Бергманом, он ожидает в столовой, попросить его зайти или сначала прочитаешь почту и газеты?» — требовательно спрашивает фру Карин. «Нет, нет, пусть заходит, — бормочет Юхан Окерблюм, — вообще-то это ты хотела, чтобы я поговорил с мальчиком. Не знаю, что я ему скажу?» — «Конечно, знаешь», — ответствует без улыбки фру Карин и приводит Хенрика.

Ему предлагают садиться в неопределенного вида плетеную мебель — ни скамеечка, ни стул, ни кресло. Начальник транспортных перевозок улыбается чуточку извиняющейся улыбкой, как будто хочет сказать: не смотри с таким ужасом, молодой человек, не я здесь опасен. Вместо этого он спрашивает Хенрика, не желает ли тот закурить — сигару, сигарету или, может быть, сигарилью? «Вот как, не желает? Естественно. Естественно, кандидат, вы же курите трубку. Английский табак? Разумеется. Английский трубочный табак — самый лучший. Французский резковат». Юхан Окерблюм отпивает глоток минеральной воды, подкрашенной коньяком, и затягивается сигарой.

Юхан Окерблюм. Если вы воспользуетесь этим биноклем, то увидите там внизу, за поворотом железной дороги, здание станции. Приглядевшись повнимательнее, можно различить запасной путь. Понимаете, кандидат, я обычно забавляюсь, проверяя время прибытия и отбытия. Вот тут у меня расписание всех поездов — и скорых, и пассажирских, и товарных. Я смотрю и сравниваю. Небольшое развлечение на старости лет для человека, чья профессиональная жизнь была связана с рельсами и паровозами. Помню, еще будучи маленьким мальчиком, я просил разрешения посмотреть на поезда на станции — мы в то время жили в Хедемуре. Нет ничего прекраснее этих новых паровозов, которые Начали делать немцы, — Ф-17 или как их там называют. Да (кашель), вас, наверное, не слишком интересуют паровозы.

Хенрик (сбитый с толку). Я никогда не думал 6 паровозах в таком ключе.

Юхан Окерблюм. Ну, конечно, конечно. Кстати, как дела с учебой?

Хенрик. С тем, что мне интересно, справляюсь. А с тем, чего я не понимаю, приходится потруднее.

Юхан Окерблюм. Так, так. Подумать только, сколько надо заниматься, чтобы стать пастором. Трудно поверить.

Хенрик. Что вы имеете в виду, господин инженер?

Юхан Окерблюм. Да, что я, собственно, имею в виду? Ну, с точки зрения нейтрального гражданина можно было бы подумать, что быть священником — в общем-то, больше вопрос таланта. Нужно быть — как это называется? — ловцом душ.

Хенрик. Прежде всего надо иметь убеждение.

Юхан Окерблюм. Какое убеждение?

Хенрик. Необходимо быть убежденным в существовании Бога и в том, что Иисус Христос — его сын.

Юхан Окерблюм. И именно в этом вы убеждены?

Хенрик. Имей я более острый ум, возможно, я бы и подверг мое убеждение сомнению. У по-настоящему гениальных религиозных деятелей непременно бывают периоды жестоких сомнений. Порой мне хочется быть сомневающимся, но увы. Я довольно наивный человек. У меня детская вера.

Юхан Окерблюм. В таком случае вы не боитесь смерти? Например?

Хенрик. Да, не боюсь, но робею.

Юхан Окерблюм. Значит, вы верите, что человек воскреснет к вечной жизни?

Хенрик. Да, в этом я твердо убежден.

Юхан Окерблюм. Черт побери! И отпущение грехов? И причастие? Кровь Иисуса пролита ради тебя? И кара? Ад? Вы, стало быть, верите в своего рода ад, судя по всему.

Хенрик. Так рассуждать нельзя: вот в это верю и в это тоже, а в то не верю.

Юхан Окерблюм. Да, да, естественно.

Хенрик. Архимед сказал: дайте мне точку опоры, и я переверну земной шар. Для меня точка опоры — причастие. Этим Бог через Христа заключил соглашение с людьми. И мир изменился. Кардинально и решительно.

Юхан Окерблюм. Так, так. Это вы сами придумали? Или где-нибудь прочитали?

Хенрик. Не знаю. Это так важно?