Лисен.Одиноко вам будет, фру Окерблюм.
Карин.Это меня не заботит.
Лисен.Неужто?
Карин.Да, одиночества я не боюсь.
Лисен.А что ж тогда?..
Карин.Иногда я спрашиваю себя, сознавала ли я когда-нибудь внутренние причины своих поступков. Понимаете, фрёкен Лисен?
Лисен.Насчет этих вот внутренних причин не понимаю.
Карин.Ну да, ну да. Естественно.
Лисен.Ежели думать в этом направлении, голова закружится. Ведь за тем, что вы называете «внутренними причинами», могут прятаться другие причины, еще глубже. И так далее.
Карин.Это верно.
Лисен.Позвольте я налью вам горяченького кофейку.
Фру Карин протягивает свою чашку.
Мать Хенрика кратко сообщила, что, к сожалению, не в силах встретить обрученных на вокзале, поскольку ее астма за лето стала еще мучительнее. Поэтому она заняла пост в распахнутых дверях прихожей — в своем самом нарядном фиолетовом шелковом платье, кружевном чепчике на жидких, тщательно причесанных волосах и с широкой приветственной улыбкой, которая все же не в силах скрыть печали в ее глазах. Анна, позволив себя обнять, погружается в бесформенный, чуть пропахший потом мрак. Потом Альма протягивает пухлые ручки к сыну и, обхватив его голову, покрывает поцелуями его лоб, щеки и подбородок. Светлые глаза тотчас наполняются слезами, она тяжело дышит.
Альма.…и эти свои противные усишки так и не сбрил. (
Анна уверяет ее, что сигарного дыма не чувствует, но ничего не говорит о кислом запахе плесени, который источают темно-зеленые, местами выцветшие обои.
Альма.…но, во всяком случае, Анне, наверное, будет приятно спать в бывшей детской своего жениха. Да, вот на этой фотографии над кроватью — отец Хенрика, снимок сделан во времена нашей помолвки. Мне кажется, он получился хуже, чем на самом деле — знаете, Анна, он был такой красивый и веселый.
Анна.…по-моему, он очень красивый и очень похож на Хенрика. Похож на артиста.
Альма.…артиста. Может быть, не знаю. Он любил петь, был ужасно музыкальный. А потом женился на мне, неуклюжей толстушке. Ну, тогда я не была такой толстой, как… и у меня был не один ухажер, так что без конкуренции не обошлось.
Хенрик.…а я в таком случае устроюсь на кушетке в столовой, вполне сойдет.
Альма.…нет, нет. На кушетке буду спать я. А ты, Хенрик, со всеми удобствами устроишься в моей комнате. (
Хенрик(
Альма.Послушайте только, какой диктатор! Он и с тобой так ведет себя или только своей старой матерью командует? Да что же мы здесь стоим и разговоры разговариваем! Я накрыла в столовой чай с бутербродами. Хенрик написал, что вы поужинаете в привокзальном ресторане в Евле, а то бы я, разумеется, приготовила что-нибудь эдакое.
Хенрик.…замечательно, мама делает бутерброды — пальчики оближешь, даю слово.
Альма.…нехорошо насмехаться над старой матерью, Хенрик. Мне же постоянно приходится думать о своем весе, из-за астмы. Так велел доктор, и теперь я равнодушна к еде, не то что раньше.
Альма в безмолвном порыве протягивает руку, которую Анна быстро целует.
Альма.Деточка, деточка.
На минуту женщины стоят вплотную друг к другу. Хенрик, направившийся было в столовую, оборачивается и видит это быстрое, неуверенное движение. Альма кладет свою тяжелую руку на плечо девушки, лицо ее искажается внезапной болью. У Хенрика в голове возникает слово, точно где-то в глубине его сознания распахивается форточка: неизбежно, неизбежно. В ту же секунду все как обычно, он слышит голос Анны: «Что с тобой, Хенрик?»
Хенрик.По-моему, маме понравилась невестка. Мы с тобой ведь немножко боялись.
Показ семейного альбома — извечная палочка-выручалочка при первом визите невесты, когда темы разговоров исчерпаны, и минуты растягиваются в часы. Показ семейного альбома на диване, освещенном керосиновой лампой, Альма с Анной, прижавшись друг к другу, с лупой. Хенрик сидит по другую сторону круглого стола. Ему разрешено закурить трубку. Спрятавшись в тени и за облаком дыма, он может без помех наблюдать за матерью и невестой.