Black & Red

– Пойди пойми психованную. Екатерина Сергеевна, а она точно свихнулась! Заговаривается, все про какой-то лес бормочет, который то ли «в саду», то ли «сразу за садом заброшенным». Говорила, говорила, потом вдруг как завопит: «Убью всех его сук, вешать буду – сосен не хватит». Каких сосен? Вот как в жизни бывает – приревновала мужа к бабам и долой с катушек. А она ведь дочка какого-то министра молдавского бывшего, Лайкина Надежда про нее рассказала. Чтобы Гай этот клуб спортивный мог организовать, она квартиру продала, чтоб у него деньги были, в общем, на все ради него шла. Ради любви.

– А Лайкиной фотографию Лукьяновой показывали?

– Я предъявлял на опознание, она ее точно не знает. Сказала, такой у Гая вроде не было. То есть она не видела его с ней – а там уж… У него сейчас какая-то новая любовница, он ее накануне в спортклуб привозил. Зовут… вот я записал – Оксана. Шляпка у нее красная. Лайкина Надежда, даром что у самой шея набок свернута, а про нее с такой злобой, с таким ядом: мол, шляпку красную напялила, дура, думает, за девчонку так сойдет, а самой сорок лет, как и мне. Ну, то есть ей. Она за Гаем, хозяином своим, и за женщинами его шпионила. Утверждает – тоже ради любви.

РАДИ ЛЮБВИ…

Молодой старший лейтенант Должиков, кажется, и не понял, КАКУЮ ФРАЗУ он только что произнес так саркастически.

Зато Катя вспомнила – и сад, и подъезд. Залитую кровью лестницу, почтовые ящики, мешок в руках эксперта, заросшую крапивой канаву, нагнувшиеся до земли ветви яблонь, усеянные червивыми плодами, темную фигуру, всем своим весом налегающую на веревку, перекинутую через сук. ЕЕ лицо, изуродованное бешенством. Растрепанные светлые волосы, черную кожаную куртку, ботфорты.

ОНА оделась в ЕГО вещи, когда шла убивать – подумала Катя. Случайно ли это? И когда она – эта женщина, ЕГО жена, о которой они так мало знали, сошла с ума, спятила (если ЭТО действительно была потеря рассудка)? Когда убивала в заброшенном саду? Или в подъезде дома в Текстильщиках? Или, может быть, еще раньше? Гораздо раньше? Но если это так и она сумасшедшая, маньячка, убийца, так почему же на сеансы к знаменитому психологу-психотерапевту Деметриосу ходила не она, а ходил ее муж – Гай?

Ничего человеческого…

Ради любви…

Как понять, как совместить это?

Холодок страха, о котором Катя уже почти успела забыть, с которым, казалось, навек простилась сегодня ночью – такой счастливой, такой преступной, такой бурной, – этот легкий ползучий противный холодок страха воскрес из небытия.

Я ЗДЕСЬ, Я НИКУДА НЕ ДЕЛСЯ. Я С ТОБОЙ – ТВОЙ СТРАХ. Помнишь, деточка, Деметриос говорил: я такой, затаюсь, притихну, а потом в самый неподходящий момент…

– Он тут у нас, в сорок шестом кабинете, – сказал Должиков. – Гущин только что туда вошел, сам с ним хочет поговорить по поводу его жены.

Катя направилась по коридору к сорок шестому кабинету. И вот странность – пока шла мимо дежурки розыска, мимо коричневых дверей, мимо стенда завоеванных уголовным розыском спортивных наград, ей представлялось, что она… идет через лес. Вокруг не знакомые стены, а елки да сосны, кусты лещины, замшелый бурелом. А под ногами не рассох-шийся еще «щелоковский» паркет, а зыбкая тропа, которая то явится в чаще, то пропадет, то явится, то пропадет… А где-то далеко – на поляне, которую из-за деревьев не видно… господи, что же там на поляне… сосна? А под ней старый транзистор хрипит «милый друг, наконец-то мы вместе, ты плыви, наша лодка… сердцу хочется… и хорошей большой люб…»

Катя вспотевшей ладонью нажала на ручку двери под номером 46. Толкнула дверь и увидела ЕГО.

Гай сидел вполоборота. Полковник Гущин был за столом. Он, видимо, только что произнес какую-то фразу и теперь ждал ответа.

– Моя жена действительно ЭТО СДЕЛАЛА? – спросил Гай.

– Она задержана с поличным и обвиняется в убийстве и покушении…

– Она ЭТО СДЕЛАЛА? – повторил Гай.

И улыбнулся. Катя увидела его улыбку – удивленную, почти счастливую, радостную. Потом он начал смеяться – сначала тихо, затем все громче, громче, словно услышал что-то донельзя веселое.

Дверь заскрипела, Гущин, несколько ошарашенный реакцией свидетеля, подошел, распахнул, увидел Катю.

– Екатерина, ты ко мне?

Гай тоже увидел ее. Поднялся, все еще всхлипывая от смеха. Черный кожаный колет, широкие плечи, узкие бедра, серые глаза и эта легкая небритость…

Он улыбался, ноздри его трепетали, словно он чуял что-то чертовски приятное, новое, манящее. А потом его улыбка сломалась, превратившись в гримасу.

– Извините, Федор Матвеевич, я позже, – быстро сказала Катя и захлопнула дверь.

Резкий звук вернул ее к реальности. ЛЕС, ТРОПА, ОН – этот…

Что Деметриос о нем говорил? Какая у него паранойя?