Бюст

1. Измайлов — ученик одиннадцатого класса. Дело о краже денег и ювелирных изделий. Пострадала семья академика Зорина, ближайшие соседи Измайловых. Дело громкое, но доисторическое. Ущерб — восемь тысяч, в тех ценах очень крупный. Посадили двух балбесов, университетские дети. Их дружок Измайлов проходил как свидетель, который, впрочем, «ни о чем не знал, ни о чем не догадывался». Судя по косвенным данным — был наводчиком. Обокрали быстро, адресно — знать могли только от Женечки. Следователь: уверен в его вине, жалею, что не посадил — дружки его не сдали. Измайлов, по его мнению, был типичный сопливый плейбой, заласканный и заброшенный учеными недотыкомками — родителями.

2. Измайлов — студент. Пьяный дебош в ресторане «Север». С двумя товарищами назойливо приставал к девушкам, зашедшим поужинать и мирно выпить по бокалу сухого. (Это во времена, когда вечером ресторан превращался в жуткий вертеп.) Девушки оказались не проститутками, а дочерями крупных партийных работников. Студентов ввела в заблуждение внешность девушек, они были очень похожи на проституток, не отличишь, на что и напирали, оправдываясь, три товарища.

Инцидент замяли по активному настоянию родителей девушек. Хи-хи.

3. Измайлов — аспирант. Вольнолюбец. Снова проходит как свидетель по известному делу о сторожах Ботанического сада и их соратниках. Они читали, множили и распространяли запрещенную литературу. Двоих посадили, еще одного отправили в психушку, где он сошел с ума, прочих повыгоняли с работы, с учебы. Измайлов уцелел без последствий. Известно, что он буквально дневал и ночевал в Ботсаду и был с головкой подпольщиков в тесных отношениях. Вывод: струсил, заложил друзей, и за то не был засвечен. А если и не так, диффамации не нужны прямые доказательства, и она не имеет срока давности.

Нота бене. Товарищи его подозревали, прижимали к стенке — отперся. А девушка-то его бросила. Сейчас со многими отношения восстановлены, но видятся все реже — годы идут. Ныне Е. Н. намекает, что пострадавши, что и он в Аркадии бывал.

То, что надо, констатировал Сосницын, я его так накручу, что он льдинками потеть будет.

Дальше — перебесился. Много забавных мелочей про его нарциссизм и малодушие. Выяснилось, например, что Е. Н. стал увлекаться распусканием слухов. Он, именно он пустил громокипящий слух о том, что лауреат Государственной премии Ираида Евсеевна Извекова — запойная! А она — знаменитая режимщица, спортсменка и почти что святая. Никто не видал и не слыхал, чтобы почтенная И. Е. выпила больше тридцати граммов. И даже на ее триумфальном семидесятилетии, когда в Ермаковск стеклись мудрейшие, она не допила и своей первой рюмочки, ее театрально допил за нее академик Якобинцев: вот это помнили до сих пор!

Никто и не мог видеть, отвечал крикливым оппонентам Женечка, она пьет одна, вечерами, запершись в квартире и не отвечая на дверные и телефонные звонки. Попробуйте дозвониться ей вечером! И верно, озадачивались оппоненты, дозвониться невозможно.

Зачем Измайлов соврал — непонятно ему самому (со скуки, конечно), но Извекова доселе не ведала, кто нарушил ее душевное равновесие на полгода. Странные намеки окружающих, участливые лица, иногда — странные смешки, какая-то муть — не безумна ли я часом — и облегчение правдой от первой сплетницы факультета.

Узнаю, кто напакостил, говорила И. Е., прикажу того выпороть. Мои ученики меня уважат — выпорют! (Держись, выморочный доцент! Утонченный!)…

… — Я потому тебя терплю. Игорь Петрович, молвил, запинаясь. Женечка, — что сын твой Петя мне дорог. Я должен за него заступаться, кому еще? Он искупит мои грехи, он искупит твои смрадные грехи. Потому что в нужное время рядом с ним оказался я, измученный русский интеллигент. Вот секрет моего согласия с моей кармой. Ты же мой крест.

— «Жил-был шут Балакирев, — сказал Сосницын, — он жил при царе. Шутил там у него».

— Это я — шут Балакирев? — спросил Измайлов. — А ты у нас царь? Превосходно. Царь над мамонтами. Превосходно! Превосходно… А я шут.

— Нет, ты «мозголов», — сказал Сосницын, — ты нога хромому и глаз слепому. Ты светоч!

— Я уже открываю окна. Сюда, свежий ветер! — крепко выговорил Измайлов. — Вон из моего дома, чтоб не пахло тут твоим вызывающим парфюмом!

— «А ты губы не натягивай», — хладнокровно ответил Сосницын, — чуть я не забыл: как насчет книги по истории ермаковского водоканала? Взял заказ под тебя. Хлебная работа, дам двух батраков. Осилишь?

— Игорь Петрович, — сказал, топорща усы, Женечка, — я с вами оправляться на одном гектаре не стану, не то что дело иметь.

— Хорошо, — сказал покладисто Сосницын. Он взял со стола пустую бутылку и пошел к выходу.

— Сколько? — спросил Измайлов, стесняясь.

— Пятьдесят, — ответил Сосницын и открыл дверь.

— Шестьдесят, — сказал Измайлов.

— Шестьдесят, — сказал Сосницын.

— Куда же ты? — уныло спросил Измайлов.

— Принесу еще одну, — сказал Сосницын.

— Упырь, — сказал Измайлов: дверь за Сосницыным уже закрылась. Евгений Николаевич подумал и неверными руками нанес на переносицу моднейшие темные очки, доспехи робких…