Битва за страну: после Путина

— Ваша борьба с коррупцией оказалась большим, чем разговоры, — с улыбкой сказала она. — На днях я побывала на съезде Восточной инвестиционной палаты. Говорят, что в России что-то изменилось. Гранды, хозяева автомобильных концернов и производители труб ничего не заметили, зато бизнесмены поменьше — довольны. Они всегда были откровенны: чтобы в любой российской области был успех, необходимо браться за дело, если на открытие проекта можно пригласить губернатора и начальника ФСБ. Да и то такое сопровождение спасало от побор только на этапе создания проекта. Когда завод начинал работать, приходилось предусмотреть фонд для взятка. Теперь вице-президент палаты герр Шмидт сказал, что можно вкладывать деньги, даже не пригласив на открытие губернатора.

— Бизнес доволен и готов вкладываться? — спросил Столбов.

— Герр Шмидт — старый лис бизнеса, — продолжила канцлер, уже без улыбки. — Он впервые оказался в России, еще когда Брежнев начал продавать газ в Западную Европу. Поверьте, он знает русского чиновника так, что может читать лекции молодым русским бизнесменам. Он считает: ваши чиновники ждут. Они хотят понять, насколько вы опасны. Точно так же они ждали три года, когда пришел Путин. Потом они поняли, что новый президент опасен только для строптивых олигархов.

— Может быть, мне кого-нибудь расстрелять? — развел руками Столбов.

Переводчик на миг запнулся, но Столбов кивнул — валяй дословно. Канцлер — почти советский человек, шутку поймет.

— Я на пути в страну, где эта мера общественного порицания применяется довольно часто, — ответила канцлер. — Коррупцию в Китае не вывели, но, конечно, она не такая наглая, как мне жаловались те, кто работает с Россией. Кстати, в Китае на вас мне тоже будут жаловаться.

— На наш скромный протекционизм? — спросил Столбов.

— Да, на него. Не скрою, для меня лично он оказался большим сюрпризом, чем ваша борьба с коррупцией. Вы решили поиграть в закрытый рынок?

— Что поделать, — ответил Столбов, — я же обещал, что ВТО нашей промышленности вредить не должно. Германии как раз грех жаловаться: вы производите то, чего Россия не делает сама, а таким товарам — зеленый свет со спецсигналом. Китай, да… Автомобили — пожалуйста, наш автопром им пока не конкурент. А вот с текстильными товарами другая ситуация. Нам нужно спасти свою промышленность.

Официантка принесла крепкий кофе с мелкими крендельками — изящный повод сменить тему разговора.

— Хотя бы в Китае на меня не будут жаловаться по поводу Бурбура? — спросил Столбов, прихлебывая кофе.

— В Китае не будут, — улыбнулась канцлер, но тут же продолжила без улыбки: — Я тоже не хочу жаловаться, но очень бы хотела узнать, почему вы предоставили убежище диктатору, свергнутому своим народом?

«Эк фразочку-то загнула, будто меморандум зачитала», — подумал Столбов. И ответил так:

— Все просто. Это наш сукин сын, а мы в ответе за всех кого приручили, даже за сукиного сына. Мы его когда-то кормили: оружие, кредиты, он голосовал за нас в ООН. Так что теперь мы отвечаем за его жизнь. Да, мы его вывезли на самолете в Россию и не выдадим по любой повестке. Считайте наше поведение сталинским коварством. Или, напротив, традицией нации Толстого и Достоевского — призываем милость к падшему. Как вам удобно, так и считайте.

Канцлер молчала, только кивала. Не в знак согласия, а констатировала: я услышала.

— А вы не боитесь, что отношения с его страной разорваны навсегда?

— Нет. Революционный энтузиазм пройдет, и его буйный народ поймет, какую услугу мы ему оказали. Сейчас бы его расстреляли, и у всей нации возник бы комплекс Чаушеску. Пусть подождут лет десять. Может, опять захотят выбрать в президенты. Или не выбрать. Но с трупом вариантов меньше, его можно только торжественно перезахоронить.

Канцлер помолчала. Допила кофе.

— А если завтра такая же история случится с Уго Чавесом? — наконец спросила она.

— И его примем, — беспечно ответил Столбов. — Если он не направится в Китай. Ведь китайцы вложили в Венесуэлу в три раза больше, чем мы.

— Пекин его не примет, — без тени улыбки сказала канцлер. — Китай для этого достаточно прагматичная страна.

— Россия тоже. У нас своя национальная модель прагматизма.

Скользкую тему оставили. Поговорили о культуре, о будущих фестивалях.

На прощание Столбов спросил гостью:

— Правильно ли я понял — вы спросили про Барбура и Чавеса по поручению всего ЕС?

— Да. Считайте, это был вопрос от Европы.

— А как относятся в Европе ко мне? Вообще, ко всему, что произошло у нас с прошлого декабря?

Канцлер помолчала. А потом улыбнулась совсем искренне и неофициально.

— Как ваши чиновники и наши бизнесмены вместе взятые: боятся и надеются. Кроме того, я пару раз слышала: «Похоже, мы скоро поймем, чего Россия хочет на самом деле».

— Согласны?

— Я согласна.

Это была не последняя фраза беседы. На прощание канцлер протянула Столбову записку. Ее он прочел лишь в самолете.

Текст был русским, написан чернилами, без ошибок: