Битва за страну: после Путина

Застенчивая шкодливость — одно из немногих чувств, не отдаляющих человека от животного мира, но, скорее, с ним сближающих. Пушистый Барсик, обоссавший хозяйский тапок, и ребенок, разбивший графин во время кражи варенья, ведут себя одинаково.

Точно так же вели себя в этот день и депутаты Госдумы. Воровато переглядывались, но чаще — не глядели друг на друга. Непрестанно улыбались, ведь улыбка не только флаг корабля и «Макдональдса», но и самая надежная маскировка. А если в кафе или в скудной стеклянной «курилке» рождался разговор, то треть думцев была готова говорить о чем угодно, хоть о загадке Тутанхамона, лишь бы не о сегодняшнем голосовании.

Некоторые, малая часть, все же не лицемерили, понимали, что творят. Перед вечерним заседанием кучковались, спорили. Наконец расселись.

Основным в повестке дня был законопроект «Антиводка». Идея была смелая, а значит спорная, а значит — имела немало противников. Кто-то, не особо скрываясь, относил себя к алкогольному лобби: пусть сограждане спиваются с доходом в казну, чем травятся паленкой. Еще больше думцев пусть и не были связаны с ликероводочной промышленностью, но соглашались с этим аргументом. Говорили о «пьяных углах», о переходе страны на наркотики, о том, что европейские, в данном случае — скандинавские наработки на родной почве плода не дадут. Называли саму идею законодательно бороться с водкой «горбачевской», а это уже само по себе прибавляло с полсотни противников.

Если бы не напоминание президентского полпреда в Госдуме Ивана Афанасьева о том, что законопроект разрабатывал непосредственно сам Столбов и что очень просил принять, то, пожалуй, вопрос сняли бы с голосования. А так — внесли в повестку дня, и по предварительным раскладам ожидался перевес в сотню голосов.

И тут — сенсация. Для принятия законопроекта не хватило тридцати голосов. Такой разрыв часто называли «украинским результатом» — как в Верховной Раде. «Против» голосовала даже треть фракции «Вера». Кое-кто и прежде отвергал «горбачевский» закон, но большинство противников переменили мнение неожиданно и скандально. У них-то и было наиболее шкодливое выражение на лице.

Согласно новому регламенту Думы отвергнутый закон полагалось ставить на новое голосование лишь на следующий календарный день. Поэтому отдельные крики: «Переголосовать немедленно» успеха не имели. Тем более, что президентский полпред идею не поддержал.

Некоторое время спустя в кабинет к Ивану зашел Крамин со своим малознакомым референтом. Вот у них на лице никакой шкодливости не было.

— Ну что, — весело сказал Крамин, — думаю, пора приглашать Михаила Викторовича в Госдуму для беседы с нашими экспертами.

— Эту бодягу не вы подстроили? — спросил Иван.

— Нет, — улыбнулся Крамин, — это без нас подсуетились. Честное слово!

И был он столь искренен, что не поверить — невозможно.

* * *

Дима Горыныч родился в Кировограде. Огонь изо рта он не извергал, просто имел фамилию Горанович, сокращенную еще в детском саду. В девятом классе он впервые побывал в Ленинграде и поставил перед собой одну из главных задач жизни — поселиться в городе на Неве. К своей мечте шел через смены работ, обмены и продажи квартир, причем какое-то время жил даже в ближнем Подмосковье, откуда принято перебираться в Первопрестольную. Но мечте детства не изменил и обзавелся двухкомнатной квартирой в Коломне — старом питерском районе, где канал Грибоедова впадает в Фонтанку. Вместе с женой работал в одной газете: он — редактор спортивного отдела, она — выпускающий редактор. Татьяна считала Горыныча «более коренным» петербуржцем, чем те, кто может похвастать питерской родней до 1917 года.

Квартира Горыныча не была идеальным местом для вечерних посиделок — малые дети. Поступили просто: для детей и частной жизни родителей две комнаты, а для гостей — кухня, прокуренная, с покарябанным столом и постоянно обновляемой коллекцией наиболее экзотических бутылок. Когда-то, в советско-перестроечные времена, в такие коллекции входила тара от виски и рома, сейчас же что-нибудь более оригинальное. Скажем, виски кубанского производства, кривая бутыль из-под египетского джина и бутыль с остатками рязанского самогона.

До визита к Горынычу Татьяна погуляла по Питеру, прошла весь Невский проспект до Васильевского острова. Потом на такси, и поскорее к Быкову. Того перевели под домашний арест: не очень распространенная мера пресечения, но в его случае, безусловно, снисходительная.

Быков обрадовался Татьяне, как и любому гостю — по его словам, участковый милиционер ходил чаще, чем его друзья. Был он трезвый — дал зарок завязать, и очень грустный.

— Татьяна Анатольевна, попроси Мишу меня простить, — сказал он едва ли не десять раз за время встречи. — Не ожидал, что так его подставлю.

Оказывается, Быков был в курсе всего, что пишут в газетах, смотрел телевизор. Его упоминали редко, а в основном — Столбова. Говорили о «распоясавшихся опричниках», о «лицензии на расправу».