Битва за Рим (Венец из трав)

Разумеется, время не стоит на месте. Ему, Руфу, как и Гаю Марию, уже по шестьдесят, Луцию Корнелию Сулле — сорок два. Не имея привычки подолгу смотреться в зеркало, Публий Рутилий Руф не мог с уверенностью утверждать, что возраст не дает себя знать, однако по крайней мере зрение его не подводило: сейчас он отлично видел обоих — и Гая Мария, и Луция Корнелия Суллу.

В последнее время Гай Марий несколько отяжелел, чего не могла скрыть даже его новая тога. Впрочем, он всегда был крупным мужчиной. Это отнюдь не мешало гармоничности его телосложения. Даже сейчас излишек веса был равномерно распределен по плечам, спине, бедрам и брюшку, вовсе не казавшемуся оплывшим; дополнительный груз не столько отягощал его, сколько разглаживал морщины на его лице, которое стало теперь крупнее и округлее, а также отличалось — из-за поредевших волос — высоким лбом. И эти его знаменитые брови — кустистые, непокорные… Они всегда восхищали Публия Рутилия Руфа.

О, что за трепет вызывали брови Гая Мария в душах многочисленных скульпторов! Получив заказ на изготовление портрета Мария для какого-нибудь города, общины или просто незанятого пространства, куда просилась статуя, ваятели, жившие в Риме и вообще в Италии, еще не взглянув на Гая Мария, уже знали, с чем им предстоит столкнуться. Но какой ужас отражался на лицах хваленых греков, выписанных из Афин или Александрии, стоило им узреть брови Мария!.. Каждый делал все, что мог, однако не только скульптурные, но и живописные изображения лика Гая Мария неизменно превращались всего лишь в фон для его восхитительных бровей.

Как ни странно, самый лучший портрет друга, какой доводилось видеть Рутилию Руфу, представлял собой всего лишь набросок черными штрихами на внешней стене его, Рутилия Руфа, дома. Скупые линии: прихотливая кривая, отлично передающая толщину нижней губы, сияние глаз — как только черный цвет умудряется передать это сияние? — и, естественно, по дюжине мазков на каждую бровь. Как бы то ни было, это был именно Гай Марий во плоти и крови: его горделивость, его ум, его неукротимость, весь его уникальный характер. Только как описать это ни с чем не сравнимое искусство? Vultum in peius fingere — лицо, изображенное со злобой… Однако в своей карикатурности чрезвычайно правдивое. Увы, прежде чем Рутилий Руф сообразил, как снять кусок штукатурки, не дав ему рассыпаться на тысячу кусочков, прошел ливень — и самого похожего на оригинал портрета Гая Мария не стало.

Напротив, с Луцием Корнелием Суллой никогда не произошло бы ничего подобного, как бы ни старались живописцы из подворотни. Если бы не цвет лица, Сулла мало чем отличался бы от тысяч красавцев. Правильные черты истинного римлянина, о чем Гаю Марию не приходилось и мечтать. Однако в красках этот человек был воистину несравненным. В сорок два года у него совершенно не поредели волосы — и что это были за волосы! Рыжие? Золотистые? Густая, вьющаяся шевелюра — разве что длинновата. Глаза — голубой высокогорный лед, окруженный синевой набухшей грозой тучи. Сегодня его узкие, прихотливые брови, как и длинные, густые ресницы, имели добротный каштановый цвет. Однако Публию Рутилию Руфу доводилось лицезреть Суллу неподготовленным к приему посторонних, поэтому он знал, что тот их подкрасил стибиумом: на самом деле брови и ресницы Суллы были настолько светлы, что казались незаметными. А кожа его была мертвенно-бледной, словно напрочь лишенной пигмента.

При виде Суллы женщины утрачивали благоразумие, добродетельность, способность рассуждать. Они забывали осмотрительность, приводили в неистовство мужей, отцов и братьев, начинали бессвязно бормотать и хихикать — стоило ему бросить на них мимолетный взгляд. Какой способный, какой умный человек! Великий воин, непревзойденный администратор, муж несравненной храбрости; чего ему немного недостает — так это умения организовать себя и других. И все же женщины — его погибель. Так, по крайней мере, размышлял Публий Рутилий Руф. Уж его-то внешность, приятная, но ничем не выдающаяся, и мышиный окрас никогда не позволяли ему выделяться среди мириадов других людей. Сулла вовсе не был развратником; за ним не волочился шлейф обманутых женщин — опять же, насколько было известно Рутилию Руфу, его поведение всегда отличалось непоколебимой нравственностью. Однако не приходилось сомневаться, что человек, жаждущий добраться до вершины римской политической лестницы, имел гораздо больше шансов добиться своего, если не обладал внешностью Аполлона: неотразимые красавцы вызывали у соперников удвоенную зависть, не говоря уже о недоверии, а то и пренебрежении: мол, красавчики все неженки и любители наставлять ближнему рога.