Битва за Рим

– Такое ли уж страшное это преступление – желать стать римлянином? Не будет большим преувеличением сказать, что мы правим всем миром, который достоин нашего внимания. Нам оказывают почтение, перед нами склоняются, когда мы появляемся у чужих берегов; даже цари идут на попятный, повинуясь нашим приказам. Быть самым распоследним среди римлян, даже одним из неимущих, куда лучше, чем кем-то еще в целом свете. Пусть он беден и не может купить себе ни одного раба – зато он принадлежит к народу, правящему миром! Он чувствует себя исключительным существом – а все это могущественное слово «римлянин»! Даже если он занимается тяжелым трудом, не имея возможности перепоручить его рабу, все равно он может сказать о себе: «Я – римлянин, я счастливее всех в целом свете!»

Поравнявшись со скамьей трибунов, Марий обернулся к распахнутым дверям:

– Здесь, в Италии, мы живем плечом к плечу с мужчинами и женщинами, которые очень похожи на нас, а во многом вообще от нас не отличаются. Эти мужчины и женщины кормят наше войско и поставляют для него солдат вот уже более четырех столетий. Да, время от времени некоторые из них восстают, примыкают к нашим недругам, выступают против нашей политики. Но за эти преступления они уже понесли наказание! Римское право запрещает карать за одно и то же преступление дважды. Можно ли осуждать их за желание быть римлянами? Вот на какой вопрос нам предстоит ответить. Дело не в том, почему они хотят ими быть и что вызвало этот всплеск числа ложных деклараций. Вправе ли мы винить их?

– Да! – крикнул Квинт Сервилий Цепион. – Да, они ниже нас! Они наши подданные, а не ровня нам!

– Квинт Сервилий, ты нарушаешь порядок! Сядь и молчи или покинь заседание! – прикрикнул на него Красс Оратор.

Медленно, чтобы не утратить величавость осанки, Гай Марий обернулся и оглядел весь зал с исказившей его лицо горькой усмешкой.

– Вы полагаете, будто знаете, что сейчас последует… – Он громко рассмеялся. – Гай Марий – италик, поэтому он собрался обратиться к Риму с призывом отказаться от lex Licinia Mucia и оставить десятки тысяч новых граждан в списках. – Кустистые брови взлетели вверх. – Но нет, сенаторы, вы ошибаетесь! Это не входит в мои намерения. Подобно вам, я не считаю, что наш электорат следует разбавлять людьми, которым хватило совести вопреки истине записаться римлянами. Мое предложение состоит в другом: пусть lex Licinia Mucia действует, пусть следственные комиссии заседают, как гласит закон, разработанный нашими блестящими законниками, – но пусть они поставят своей неумолимости предел. Далее этого предела – ни шагу! Все лжеграждане до одного подлежат вычеркиванию из списков и из триб. Только это – и ничего больше. Ничего! Внемлите моему предостережению, сенаторы и квириты, слушающие у дверей: как только вы начнете подвергать наказаниям лжеграждан – стегать их кнутами, отбирать у них дома, деньги, лишать надежды на будущее, – вы посеете ветер и пожнете бурю, вас захлестнет такая волна ненависти, что последствия содеянного вами будут страшнее высевания драконьих зубов. Вы пожнете смерть, кровь, обнищание и вражду, которые будут свирепствовать еще тысячу лет! Не закрывайте глаза на то, что попытались учинить италики, но и не карайте их за одну лишь попытку!

«Отлично сказано, Гай Марий!» – подумал Друз и захлопал. Он был не одинок. Однако большинство встретило речь неодобрительно. Из-за дверей послышался ропот, свидетельствовавший о том, что и другие слушатели не склонны соглашаться с Марием.

Поднялся Марк Эмилий Скавр:

– Могу я взять слово?

– Можешь, принцепс сената, – кивнул Красс Оратор.

Скавр и Гай Марий были ровесниками, однако первого уже никак нельзя было назвать моложавым. Лицо его избороздили глубокие морщины, даже лысина казалась сморщенной. Только его чудесные зеленые глаза оставались молодыми: взгляд их был по-прежнему пронзителен и зорок и свидетельствовал о незаурядном уме. Сегодня Скавр не собирался прибегать к своему прославленному юмору, давшему пищу для бесчисленных анекдотов; даже уголки его рта поникли. Он тоже прошелся до дверей, но там, в отличие от Мария, отвернулся от сенаторов и воззрился на толпу за пределами зала.