Битва веков

— Митрополит Афанасий, духовник мой многолетний, по моей просьбе почившего митрополита Макария, наставника моего и от бесовства шуйского избавителя, на посту сем сменил и во всех сомнениях и тревогах моих со мной согласен, — остановившись, осенил себя знамением Иоанн. — Вместе со мной он скорбит о душах шести грешных бояр, что по моей вине смерть мученическую приняли. Вместе со мной об их душах он молится и о спасении моей души тоже молитвы возносит.

— Я думал, боярина Иону Кашина, брата казненного Юрия, опричники в стычке убили, когда задержать хотели? — удивился Зверев.

— Но по моему указу слуги мои за ним пришли, а потому и вина за грех сей не на них, а на меня ложится, — степенно ответил Иоанн. — И духовник мой, митрополит Афанасий, в сем со мной согласен.

— Понятно. Вместо того, чтобы утешить в несчастии, Афанасий тебя еще и корит!

— Тебе, чародею, не понять, что осознание грехов наших суть единственный путь к спасению духовному… — Судя по всему, шесть жертв своих преобразований, шесть грехов смертоубийства Иоанн надеялся отмолить. Вестимо, потому и повеселел, что ада перестал опасаться. И даже грех опричников на себя не моргнув глазом принял. — Однако же слаб стал здоровьем Афанасий ныне и просит по немощи телесной от служения митрополичьего его отпустить.

— Я в митрополиты не пойду! — испугался Зверев.

— Да уж, колдуна в митрополитах у нас еще не было! — не выдержав, весело расхохотался царь. — Вот уж поскромничал так поскромничал!

— Отчего тогда призвал, государь?

— Нужен. — Отсмеявшись, государь снова принялся за четки, посерьезнел. — До сего часа на посту митрополита неизменно люди богобоязненные и душой чистые состояли. Каждого знал я много лет, каждому душу открывал на исповеди не единожды, в каждом укор али поддержку находил сомнениям своим. Они не токмо наставниками, но совестью моей были. Им, ровно себе, доверял. Ныне же так вышло, что духовники мои оставляют меня, а иных иерархов не знаю я вовсе. А кого знаю, не радуют вовсе. Многие в пустых тяжбах и ссорах замешаны, за землями и пожертвованиями ровно стервятники охотятся. Пусть не для себя, для обители, однако же корысть, стяжательство им куда более присущи, нежели молитва тихая и служение Господне. За родичей своих многие ратуют, на заслуги их не глядючи…

— А кто безгрешен? — пожал плечами Андрей.

— Митрополит безгрешен должен быть, — ответил царь. — И ведомо мне, есть такой в державе. Об игумене монастыря Соловецкого Филиппе худого слова ни разу ни от кого не слышал. Был спор недавно у него со старцем Зосимой, но и в том на соборе церковном его правота утверждена. Набожность же Филиппа и чистота столь велики, знаю, что на месте уединения его, в пустыни, куда он отшельничать уходил, родник в его присутствии забил, дабы отшельник жажду меж молитвами утолять мог[16].

— Филипп Колычев. — Андрей тоже слышал бродящие средь простого люда слухи о святом иноке. — Он, если не ошибаюсь, из рода бояр Колычевых, что матушкой твоей почти все за измену казнены. Уцелел лишь потому, что из Москвы бежал вовремя.

— Коли он и вправду столь чист, как сказывают, мстить не станет. Посему намеки свои, княже, оставь. А излишне строг окажется… Так совесть таковой быть и должна.

— Вижу, поблажек ты не ищешь.

— Что проку от поблажек, коли Господь все едино любое прегрешение видит? — искренне удивился Иоанн. — Жить так надобно, чтобы гнева Божьего не опасаться. Грех спрятанный все едино грехом останется.

— Кто знает? — пожал плечами Андрей. — В сем деле мои советы бесполезны.

— Я знаю, делам церковным ты чужд, — согласился Иоанн. — Потому и призвал. Знаю, кто-то о просьбе Афанасия слышал и архиепископа казанского Германа в митрополиты зовет. Герман же Полевой из бояр рязанских выходит и Басмановым близкий родственник.

— Ух ты! — настала очередь рассмеяться князю. — Слуги решили прибрать к рукам хозяина? Ты избавляешься от удельных бояр, которые хотят твоей власти, а вместо них растишь опричников, которые хотят того же самого?

— Опричники в отличие от бояр не замышляют моего смертоубийства и не ищут пути моего свержения. — Иоанн ответил столь быстро, без раздумий, что стало ясно: те же мысли посещали и его самого. — Они ищут лишь влияния на мои думы и желания. И происходит сие лишь от излишнего усердия и желания сохранить свое место на моей службе. Однако опасаюсь я, что духовник усердный и преданный не принесет пользы душе моей, ибо хвалить станет деяния не добрые, а полезные страстям моим, хулить дела не бессовестные, а вредные для власти моей и интересов слуг моих избранных. Что мне проку от духовника, который беспокоиться станет о мирских хлопотах моих, а не о сохранении души моей бессмертной? Мирские заботы я могу решить и сам…

— Ты так и не сказал, государь, в чем служба моя состоять будет при этих хлопотах? Духовным сложностям я чужд совершенно.