Битва Стихий.

Тарион похолодел. Вчера мама не сказала, зачем Хейдив отправляется в лес, как травник и лекарь он часто совершал подобные вылазки и Тарион не раз сопровождал его. Тарион точно не помнил, сколько дней опасные плоды должны были пролежать в земле. Ему не хотелось сейчас переспрашивать Хейдива об этом. Рассказывая им о венке, пандарен называл примерный срок, но и эта цифра тогда показалась Тариону внушительной.

Когда же это произошло? Сколько дней назад он обратился к стихии земли с просьбой воздвигнуть Бронзовую Гору посреди Пандарии? Тарион не смог бы ответить. Никто не рассказывал ему, как долго он пробыл в беспамятстве после того, как ядовитый сок венке попал в его раны. Когда он очнулся, о царапинах на его руках и ладонях напоминали лишь белые полосы. За это время Пустота нагнала пандаренов у второго поворота реки. Последнего поворота, откуда уже виднелась прибрежная линия белого песка и пугающее черно-белых медведей море. За это время Кейган-Лу и травники успели подготовить плоды венке, а его мама так и не нашла способного им помочь заклинания.

— Ты сегодня необычайно задумчив, — заметил шагающий рядом Хейдив-Ли. — Наверное, еще не проснулся?

Оплошность избавила Тариона от ответа — повозка наткнулась на корень и опрокинулась. Корзины повалились наземь. Тарион не знал, что отвечать пандарену, как не знал этого вчера вечером, когда Джайна спросила его, все ли с ним в порядке?

Мама опустилась рядом с ним на поваленное дерево и сказала:

— Тарион, в последние дни ты сам не свой.

Наверное, она чувствовала вину за то, что сгоряча запретила ему полеты. После отравления он не покидал лагеря и не летал. Молодой дракон не знал, как подступиться к волновавшей его теме, как заговорить первым. Не мог же он выложить все, как на духу. «Послушай, мам, какой-то голос преследует меня ежесекундно, и днем, и ночью. Что скажешь?». Глупее не придумаешь.

Тарион ответил Джайне, что ему не хватает неба. Тоже не лучший ответ, но он все-таки был драконом, пускай и наполовину. Для окружающих его пандаренов и его мамы этот ответ вполне мог сойти за правду. Джайна ласково провела рукой по его шевелюре, и Тарион чуть не выпалил все, как есть. Но Джайну отвлек разговором Хейдив-Ли, который предложил взять Тариона завтра в лес, это показалось его маме хорошей идеей и до тех пор, пока они не легли спать, разговор больше не касался волновавшей Тариона темы.

Как и все прошлые ночи, стоило мальчику погрузиться в сон, он тут же просыпался от хриплого: «Помоги!.... Помоги!», звучавшего в его сознании.

Той ночью, после неудачного разговора с мамой, он думал, что способность слышать Зов, как и цвет его крыльев, передалась ему по наследству, и это никак уже не изменишь. Может быть, однажды, если Пустота подарит им это время, Тарион решится расспросить Джайну о судьбе его отца, о том, как Нелтариону удавалось сопротивляться голосам, говорил ли он, что чувствовал, когда слышал их. Для мальчика это была слишком болезненная тема. Как и для мамы, впрочем. Голоса одержали верх над Нелтарионом. В тот ранний утренний час, когда Хейдив-Ли тихо общался с женой и собирался разбудить мальчиков, Тарион решил, что ни к чему волновать Джайну понапрасну. От засевшего в его голове шепота, как и от Пустоты, не могло быть чудодейственного спасения.

Сложнее было с великовозрастным пандареном. Кейган-Лу будто о чем-то догадывался или что-то подозревал, а потому очень часто оказывался рядом. Джайна и то меньше приглядывала за ним, чем великовозрастный старейшина. Тариона раздражала манера пандарена мимолетно взглянуть на него и тяжело вздохнуть. И не важно, чем Кейган-Лу занимался в этот момент. Он мог вести беседу с другими пандаренами, мог погруженный в свои мысли, почти не моргая, смотреть на пламя. Но потом он переводил свои бесцветные глаза в его сторону, на долю секунды задерживал взгляд чуть дольше… и вздыхал. Это был краткий, но безумно тяжелый, один проклятый вздох. Повторяющийся за долгие сутки бессчетное количество раз. Пандарен мастерски проделывал это. Никто не успевал заметить.

Иногда Тариону казалось, что Кейгану-Лу каким-то образом прекрасно известно, что ему довелось пережить под влиянием яда.

Сколько бы дней не прошло, события на Бронзовой горе оставались для Тариона такими же яркими и четкими. Он слишком хорошо помнил каждое мгновение после падения, когда, схватившись за первый попавшийся кустарник, подтянулся, сел и насладился пейзажем Пандарии, пусть и обезображенным Пустотой.