Битва королей. Огонь эльфов

— Я тоже горюю по Нороэлль, — печально произнесла королева. — Она оставила брешь, которую никто не может закрыть. Это бремя долгой жизни — нести на сердце столько ран. Иногда желание бежать от всего становится просто невероятным. Слабое утешение — спасать мир для тех, кто еще даже не родился. Они — абстрактная идея. Нет глубоких чувств, связанных с теми, кто когда-нибудь будет жить, кроме, разве что, ответственности. Бывают мгновения, когда я втайне переворачиваю свою догму относительно того, чтобы поступать справедливо по отношению к как можно большему количеству существ. Тогда я представляю себе, что будущее для… — Она вдруг умолкла.

Обилее пристально поглядела на Эмерелль. Неужели она сделала что-то, что оскорбило владычицу? Королева закрыла глаза. Ее правая рука все еще лежала на сердце. Все напряжение ушло с лица.

— Я едва не назвала его истинное имя, — негромко произнесла она. А затем пристально посмотрела на юную эльфийку. — Давно уже никому не открывала я душу, Обилее. Теперь ты знаешь обо мне больше, чем даже Нороэлль. Пусть твои уста станут печатью моих тайн.

Обилее почувствовала себя обманутой. Сколь много ни открыла ей Эмерелль, последнюю тайну она оставила себе. Молодая эльфийка боролась с собой. Осмелиться ли потребовать больше? Лучше не знать вообще ничего, чем ухватить лишь верхушку правды.

— Если ты хотела чему-то научить меня, повелительница, то расскажи все. Что ты имеешь в виду, говоря о своей догме справедливости?

Улыбка Эмерелль изменилась. Она не ушла с губ, но до глаз уже не доходила. Они казались холодными. Изучающими.

— Ты станешь хорошим странствующим рыцарем, потому что осмеливаешься задавать неудобные вопросы. А истина — это почти столь же непостоянная материя, как и справедливость. Я думаю о том, кого ты знаешь как Олловейна, когда сражаюсь за будущее Альвенмарка. На самом деле один он придает мне силы. Если быть честной, то всегда хочется менять мир для каких-то отдельных личностей. Не для народов. По крайней мере это справедливо для меня. Я представляю себе, что Альвенмарк должен по-прежнему оставаться местом, за которое мы сражались, когда я еще была странствующим рыцарем, а он сопровождал меня. Это должно стать подарком ему, если однажды он вспомнит нашу любовь. Когда бы это ни случилось.

Обилее этот ответ показался недостаточным. Может ли необретенная любовь быть мерилом для целого мира? Как измерять справедливость? Не лучше ли желать подарить как можно большему количеству существ справедливую жизнь? Воительница порадовалась тому, что она не на месте Эмерелль, и в то же время была уверена, что приняла бы иное решение.

— Ты теперь сомневаешься во мне? — насмешливо спросила королева. — Советую не судить мои поступки, Обилее. Это все равно как если бы ты нашла на пыльной дороге, теряющейся вдали, один-единственный фрагмент мозаики и решила, что можешь представить картину, из которой он выпал. Сколь бы ты ни была убеждена в обратном, ты меня не знаешь. Я буду продолжать сражаться за Олловейна, потому что, несмотря на то что он пропал семь лет назад, я все еще чувствую его. Он не умер!

Обилее показалось, что в последних словах Эмерелль прозвучала странная нотка. Сможет ли королева признать когда-либо, что ее возлюбленный погиб? Будет ли продолжать настаивать на том, что он, возможно, вернется? И может ли так быть, что мужчина, с которым она когда-то разделила любовь, давным-давно исчез, несмотря на то что его душа снова и снова возвращалась в Альвенмарк? Внезапно юная воительница взглянула на Эмерелль другими глазами. Может быть, те, кто называл ее тираншей, все же были правы? И в то же время Обилее испытала глубокое сочувствие к повелительнице. И вспомнила, что говорила Эмерелль об одном камне из мозаики.

Королева поднялась и указала на девушку тренировочным мечом.

— Вставай, Обилее. Хочу преподать тебе один урок, прежде чем вернуться в тронный зал.

Нет покоя