Битва богов

Теперь не было сомнений, что звон — реален, глуховато-звучный, металлический, смягченный мощной кладкой башни. Пронизанные внезапной тяжелой дрожью, заговорили коллекции Вевельсбурга. Лязгали в витринах тевтонские мечи, секиры викингов; доспехи, содрогаясь, вдруг обретали пугающую живость Голема[15]; в особом, надежно защищенном подвале звенели дарохранительницы, дребезжали кубки и чаши, собранные по свету искателем святого Грааля, адептом Отто Раном. А затем — дрогнули стены, шатнулся мозаичный паркет; басовое гудение пролилось с неба, весь замок уподобив гулкому колоколу.

Глава Ордена смотрел в узкое, заостренное кверху окно — щурился, похожий на бухгалтера, застигнутого за подчисткой счетов. Смотрел, словно пытаясь силою взгляда обрушить американские эскадрильи Б-29, в веселой умытой голубизне плывшие над бессильным магическим копьем — бомбить Гамбург.

Глава I

Чуба, купленная мною в Дарджилинге, оказалась невыносимо жаркой — но я терпеливо упражнялся, кутаясь в нее, чтобы потом, среди вечных снегов, не запутаться в полах, складках и неизмеримых рукавах. Мне охотно помогал старый тибетец, хозяин маленькой гостиницы, где я прожил последние дни перед походом. В кирпично-рыжий халатище можно было завернуть двоих таких, как я, однако старый Пасанг уверял, что чуба теснее не бывает. Широченные полы надо подхватить и сложить на спине двумя складками, по лхасской моде; тогда спереди, над поясом, образуется нечто вроде громадного кармана, куда можно спрятать деньги, огниво, четки, деревянную чашку для чая, священные книги… До начала моего главного пути я свернул чубу и привесил ее к седлу своего мула, по кличке Калки-Аватар.

Первые дни тропа моя проходила в странном мире, похожем на те горячечно-щедрые видения, что являлись мне в разгаре медитации, когда пышные лотосы, выраставшие на долгих стеблях из ртов и пупков божеств, разворачивались в целые вселенные мириадами дивных созданий… По узкому карнизу я пробирался вдоль потока, петлявшего в глубоко прорезанном каменном русле; шел, осыпаемый цветочными лепестками, купаясь в водопадах солнца, хлеставших сквозь кроны. Салатовые опахала бананов склонялись надо мною, словно над путешествующим раджой. В теснинах поток, нетерпеливо ревя, взметывая радужные столбы, осыпал водяной пылью кусты пламенных орхидей, бороды столетнего винограда. Попугаи склоняли головки, глядя одной любопытной бусиной с высоты ветвей. Серые обезьяны следовали за мной, вереща и болтая, точно невоспитанные дети. Однажды я увидел на плоском камне гревшуюся кобру. Она мало походила на свои обычные изображения с поднятым для удара клинком крылатой головы и выглядела лениво-благодушной.

Ночевал я не под деревьями, опасаясь падающих сверху змей и лесных пиявок; ложился на просторной скале, привязав Калки-Аватара и завернувшись в чубу.

Скоро я вступил в края, где впервые ощущается близость великих вершин. Теперь надо мною весь день парили далекие белые птицы с раскинутыми крыльями перевалов. Стало явственно холоднее и суше. Тропа превратилась в горную дорогу, я смело мог занять место в седле. Здесь начали встречаться люди: пастухи в овчинах и вязаных шапках, старообразные женщины с лицами, как стертые медяки. Степенно прошагал монах в линялой красной тоге, перебирая агатовые четки — наверняка сто восемь, по числу книг божественного Ганджура[16]. Я приветствовал его, сложив ладони; он ответил мне по-тибетски, высунув язык.

Добравшись до ближайшего селения, я отыскал постоялый двор. Он походил на обычные дома местных жителей, — бамбуковые коробки на сваях, — но был куда обширнее. Одна, зато просторная комната с очагом без дымохода, забросанная циновками и ячьими шкурами, вмещала человек двадцать, евших или спавших под неумолчный говор, среди густого печного ада. Непальцы в белых одеждах и черных пилотках; рослые кхампа с косами, обмотанными вокруг головы; бхотии в теплых бордовых халатах, при обязательном мече у пояса; грустный маленький лепча с кустиками вместо бороды и усов — все они вели караваны на ярмарку в столицу княжества. У стен лежали вьюки с бутанским шелком, сиккимским кардамоном, непальской посудой, индийскими самоцветами…

С радостью заметил я возле самого огня и приветствовал купца из Кашмира, полного и пучеглазого обладателя роскошных усов. Позабыв о вреде нечистой пищи для будущих аватар[17], жадно уписывал он вареное мясо. Узнав соотечественника, купец пригласил меня сесть рядом. Щуплый слуга, отвернувшись, дабы не осквернить дыханием почтенных людей, налил мне в походную чашку супового чая, заправленного солью, салом и молоком; на край он, как водится, положил кусочек масла.

Кашмирец, которого звали Викрам, заговорил со мной чрезвычайно уважительно, но откровенно. Он был немало удивлен тем, что природный индиец, да еще из варны браминов, совершает паломничество к святыням чужой веры.