Битва богов

Держа штурвал, Индрa внимательно следил за Арджуной. Чувственный профиль, испорченный несуразными наушниками, точно выкован из темной меди. Под опахалами ресниц — гордыня, в уголках губ — снисхождение.

— Мальчик мой… — Он вздрогнул, как чуткий пес, от руки, положенной на затылок, но не повернул лицо. — Сейчас ты скажешь им, и они тебя услышат. Скажи им, что ты — Арджуна, сын Панду, царь. Что если воины не сложат оружие и не присягнут тебе на верность — ты обрушишь на них небесный свод и погасишь солнце. Гневом своим ты сожжешь племена, как молния высохшую траву, а уцелевшие будут прокляты до десятого колена. Говори!

Индра включил внешнюю связь и передал юноше микрофон. Сверкнув белками, юноша покосился на командующего, ноздри его раздулись и опали. Держа микрофон на отлете, словно цветок с удушливым ароматом, он произнес первые вкрадчивые, полные ненависти звуки. Рупор на брюхе «стрекозы» железным вздохом разнес их по равнине.

— Куру…

Мальчик смелел с каждым словом. Рассекая кулаками воздух, кричал, словно сердитая птица. Стискивая зубы так, что желваки пробегали под шелковистой кожей — и снова метал на землю угрозы и проклятия, еще более жуткие из-за непонятного торжественного языка. Несколько раз Индра услышал свое имя…

Он смотрел, как напрягается жила на хрупкой, еще немужской шее Арджуны, и думал, что такую шею можно переломить ребром ладони, а вот, поди же ты, — действительно царь! У командующего скребло на душе. Словно он выпустил на свет некую зловещую силу, вроде Сестры Смерти, и теперь то ли не решается, то ли не может ее усмирить…

Накричавшись, загнанно дыша, Арджуна повернул вдохновенное, пылающее лицо к покровителю:

— Я сказал. Они слышали.

— Сейчас посмотрим…

Индра двинул рычаг набора высоты на себя.

Победно гремя винтами, черная «стрекоза» падала в центральное кольцо костров, где человеческое месиво шевелилось вокруг лохматых камышовых конусов — жилищ вождей. Несколько мгновений Индра все-таки надеялся, что воины повергнутся в пыль, и станет виден знакомый по лучшим временам узор спин, подобный тугому заряду семян в круге подсолнуха. Он мог бы поклясться, что ему совершенно не хочется сжигать заживо этих воинственных, пылких детей с их разукрашенными слонами и лошадьми, с деревянными божками на носилках…

Но муравейник встревожился, закипел, и навстречу ширкнули горящие стрелы. Такие ясные, стремительные огненные змейки; солнечный дождь, падающий вверх. Словно пальцы простучали по днищу «стрекозы», пробуя толщину металла…

Рука Индры повалила рычаг в обратную сторону.

Между кострами и звездами, равно чуждая тем и другим, уходила от лагеря трескучая машина. Хмуро молчалив был бог-громовержец Индра; молчал и юный царь Арджуна, изо всех сил стараясь удержать злые слезы.

Глава XVIII

Раздавались непрерывные раскаты грома, тысячами падали звезды,
Великий ужас во всех существах родился.
Мощный грохот возник в поднебесье; ярко вспыхивали огромные снопы молний,
Закачалась вся земля с ее горами, деревьями, лесами…

…Я не способен, владыка, вобрать мной выпущенное (оружье),
Теперь это оружие я вонжу в зародыши, о владыка…

Эпос «Махабхарата».

Шестнадцатый день постукивает дряхлый движок, толкает по мутной, разморенной солнцем реке неуклюжую баржу. День за днем одно и то же; по левому борту марево над гнилой поймой, пояс тростников и накаленная степь, по правому — слои обрывов, осыпи, то сахарно-белые, то ржавые, поросшие цепким кустарником. Формируя новое ложе, река грызет склоны. Иногда целые пласты, ворча, оседают под воду. Серебристый плеск покачнет баржу, и снова — покой, ленивый ветер, запах гниющих зарослей.

Вирайя сидит на кормовом возвышении; в его руках видавший виды, обмотанный синей изолентою руль. Под ногами архитектора — крашеная грязно-коричневая крыша единственной каюты. Там, за тонкими досками, сидит вконец исхудалый пилот с багровым блестящим ожогом, закрывшим всю левую половину лица. К его голове приросли черные блюда наушников. Еще немного, и Вестник сменит Вирайю у руля, а «Бессмертный» сядет обшаривать эфир… Громоздкая старая рация работает лишь на прием. Вплотную к ее горячему, словно утюг, кожуху, лежит на тощем солдатском матраце больная Аштор. Дана старательно ухаживает за нею, поит кипятком, закрашенным крупицами кофе.

…В последнее время он стал чаще и чаще вспоминать старого друга Эанну. Что-то с ним? Получил ли он пропуск в одно из убежищ Внешнего Круга? А если получил, то устоял ли поспешно выстроенный бункер?