Битва

С утра Лидия Ксаверьевна почему-то вспомнила в мельчайших подробностях тот прошлый, почти годовой давности, случай и разговор с мужем, ставшие поворотными в ее судьбе. В магазине в тот день, в сутолоке у продовольственных прилавков, к ней подошли три женщины. Лидия Ксаверьевна с двумя из них не была знакома, но, кажется, встречала раньше то ли здесь же, в магазине, то ли на улицах городка, третьей была Маргарита Алексеевна.

Пока те две не очень собранно и непоследовательно объяснялись, Милосердова, опрятная, в цветастом платье с короткими рукавами, с высокой светло-рыжей прической, молчала, улыбалась мягко, извинительно, как бы сознавая всю неловкость разговора, который они затеяли в магазине, в толчее и гуле голосов, и оттого лицо ее, освещенное сдержанной улыбкой, представлялось особенно привлекательным, излучало теплый свет.

Женщины объяснили, что в Шантарске, в городке, надо создать самодеятельный театр, желающие участвовать в нем есть, они вот, все трое, тоже готовы, если, конечно, подойдут, будут полезными, а ей, Лидии Ксаверьевне, профессиональной актрисе, прямой резон возглавить нужное, доброе дело… Милосердова по-прежнему не вступала в горячие, наперебой, доказательства двух женщин, однако Лидия Ксаверьевна по улыбке, которая не сходила с лица Милосердовой, по глазам, по всему возбужденному виду угадывала: она тоже с ними, она полностью разделяет каждое их слово. Возможно, молчаливая поддержка Милосердовой и оказалась той каплей, которая переполнила чашу. Лидия Ксаверьевна тогда сказала:

— Я подумаю, подумаю! Давайте вместе. Соберемся! А потом командование, политотдел — надо, верно, получить согласие…

Встретив в тот вечер мужа, она долго крепилась, сама не зная почему, оттягивала, не сообщала Сергееву о разговоре с женщинами и только в конце ужина сказала:

— А знаешь, Егор, сегодня такое произошло…

И сделала паузу, смотрела на него, стараясь уловить его реакцию. Он держал в руке стакан с чаем, взглянул быстро, настороженно: что произошло? Довольная произведенным эффектом, пряча улыбку, слегка отворачиваясь, будто понадобилось переставить в буфете посуду, Лидия Ксаверьевна принялась рассказывать, как все произошло.

Не поворачиваясь от буфета, спросила:

— Как ты смотришь?

— Как? — Сергеев помедлил в удивлении и растерянности — вопрос оказался для него внезапным, — но тут же повернулся к сыну, сидевшему за низким журнальным столиком: — Как, Максим, мы будем смотреть? По-моему, положительно! Так, Максим?

— Это что, по вечерам тебя дома не будет? — Максим скосился на мать изучающе.

Допив чай и отставив стакан, Сергеев отозвался:

— Вот-вот! — И, поднявшись, подошел к Лидии Ксаверьевне, положил руку на плечо; пожатие длинных пальцев было ободрительным. — Дело нужное, полезное… Предложение снизу, — значит, жизнь диктует. Давай, Лидуша!

Он пошел к двери — собирался еще в штаб, завершить какие-то дела — и обернулся, лицо улыбалось:

— Только дело хлопотное! Максим прав. В проигрыше мы с ним: прощай, вольготная наша жизнь!

— Ничего! Помогать будете.

— Уж придется.

Да, теперь все это вспомнив, она, однако, упустила, запамятовала, что же явилось толчком к такому воспоминанию. Но вот то, что вспомнила и испытала щемящую теплоту, всколыхнувшуюся невысказанную благодарность мужу, впервые вызвало в ней налет грусти, точно она сознавала внутреннюю вину — не сделала в свое положенное время, а теперь будет ли у нее такая возможность? Почему, откуда такое явилось, она не задумывалась, не пыталась доискаться до причин своего ощущения. Она гнала от себя эти мысли, говорила себе: «Что за глупость? Какая благодарность? Егор просто посмеялся бы, узнав об этом». И настраивалась, старалась думать о делах: отправить Максима в школу, потом пойти в политотдел, обговорить окончательно все о премьере, о вечерней прогонной репетиции, уточнить все детали; в двенадцать соберутся актеры — тоже кое-что отладить, урегулировать перед прогоном. А днем, часа в три, прилетает из Москвы Егор, и они с Максимом, конечно же, поедут встречать его. Уже звонил начштаба Валеев, спрашивал, заезжать ли за ними…

Постепенно все же она стала думать, что толчком, поводом к воспоминаниям явился звонок Егора, а вернее, вот то событие этого утра, на которое намекнул Егор.

Позвонил он из Москвы вчера вечером, уже поздно.

— Надеюсь, завтра отпустят. Часов в пятнадцать буду дома.

Она никогда не вторгалась в дела мужа, усвоив прочно, что у военных людей все их дела, жизнь — тайны, а у ее Егора и того все сложнее: испытания ракет, удачи и неудачи, конфликтные ситуации — все это до нее доходило лишь понаслышке. Егор отмалчивался, а на прямые ее вопросы отвечал: «А-а, одна закавыка случилась, чего тебе она? Справимся». Однако на этот раз у Лидии Ксаверьевны, выслушавшей мужа по телефону, неожиданно для самой себя вырвалось:

— Чего, Егор, так долго держали?

— Завтра слушай радио, возможно, передадут — сама догадаешься.

Она не стала ничего уточнять: не сказал Егор больше, — значит, не следует, так надо.