Битва

Он успел так подумать, ощущая разом нервное беспокойство: в конце концов, он тоже, как и Сергей Умнов, верит в «Меркурий». У них состоялся большой разговор, когда Умнов вернулся в Шантарск, отлежав больше месяца в больнице: Умнов тогда, как сам сказал, «выплеснул все, будто на духу», о чем размышлял, к чему пришел за время болезни. Да, Фурашов успел подумать и тотчас отметил: Янов не ответил Бондарину, только побагровела сзади над воротом светлой тужурки шея; и он обернулся и будто разом обрадовался, увидев Фурашова, придержал шаг, поджидая.

— Товарищ Фурашов! Как жизнь-то у вас? Не мед? Или ничего?

— Вполне терпимая, товарищ маршал, — в смущении ответил Фурашов.

— Ну вот! Если уж здесь, в Шантарске, без жалоб… А то вот боевые генералы, закаленные вроде, слабину проявляют! — Он кивнул, теперь уже с усмешкой, на Бондарина. — Присоединяйтесь, не отставайте, товарищ Фурашов!

До самой столовой он добродушно подтрунивал над Бондариным, явно стараясь расшевелить его, но тот крепился, отвечал редко: в столовой Янова тоже не покидала шутливость, он подхватывал реплики, фразы, тут же, будто жонглируя ими, перебрасывал их то одному, то другому за столами. И Фурашов, с каким-то повышенным вниманием следивший за ним, пришел к выводу, что Янов «расчищает» атмосферу, старается сгладить жесткий накал, возникший на сборе. Интересно, как будут развиваться события после обеда?

А после обеда, к удивлению Фурашова, который ждал новой схлестки, новых споров и думал в смуте и тревоге, как он может помочь Умнову, какой предпринять ход в защиту «Меркурия», события развернулись неожиданно просто и скоротечно.

В окно Фурашов видел — Янов прогуливался с Сергеевым по асфальтовой площадке. Высокий Сергеев уважительно, чуть склонив голову к Янову, слушает, что-то отвечает; нежаркое, осеннее солнце Шантарска ласково к ним; Янов даже снял фуражку — голова отблескивает, ветерок шевелит низкую скобочку волос, — то и дело лицо маршала оборачивается к Сергееву, и между ними — Фурашов поймал себя на этой мысли — полное взаимопонимание, полное единодушие. Откуда-то потягивало дымком, приятным, возбуждающим, — видно, горели листья, сухая трава. Что ж, пора осенняя, теперь пойдут жечь костры! Начштаба Валеев, верно, отдал распоряжение…

И эта мысль, и возбуждающий запах дымка шевельнули в памяти Фурашова то, что отложилось утром, что было совсем свежо. Да, Валеев, верно, отдал повсюду распоряжение о предзимней уборке территории, а в Шантарске, в городке, пошли дальше — объявили субботник. Отправляясь рано, чуть свет, сюда, на головную точку, Фурашов отметил: женщины, дети, свободные от службы солдаты, офицеры высыпали во дворы, на улицы — очищали проезжую часть, подметали тротуары, утепляли землю вокруг молодых посадок, сгребали наносы песка, палые листья; курились кострища в солдатском парке, в скверике у гостиницы, низкой кисеей висел дымок во дворах, переплывал улицы.

Начмед Сагалин, живший в одном доме с Фурашовым и вышедший почти вместе с ним в это утро, сказал, что сначала заскочит посмотрит организацию субботника, а уж после помчится на головную точку, на испытание. Фурашов вызвался подвезти его по дороге к госпиталю. На всей территории, прилегавшей к постройкам госпиталя, уже кипела бойкая работа, и седоватый Сагалин в сдержанном восхищении выдохнул:

— Ах да молодцы!

В двух-трех местах тоже курились костры, пестрое разноцветье одежд — женских, мужских — мешалось, переливалось среди молодых топольков и акаций.

Сагалин сошел у дороги, сказав, что подойдет к ближайшей группке людей — тут было человек пять женщин, они сгребали листья и мусор на очередной костер; когда машина подъехала, женщины, приостановив работу, смотрели и на вышедшего Сагалина, и на машину. И Фурашов среди этих женщин увидел Милосердову; в спортивном костюме, повязанная цветной косынкой, она словно в задумчивости опиралась на черенок новеньких грабель. Но и она, кажется, угадала его в машине, встрепенулась, разом ломая задумчивость, улыбаясь… Не зная, что делать — такой неожиданной оказалась эта встреча, — Фурашов никак не отреагировал, он просто не успел: машина проехала. Милосердова полувзмахнула рукой — подняла ее невысоко и вяло опустила, — и Фурашов, оглядываясь назад, испытывая безотчетную щемящую тоскливость, тоже вздернул руку, оборачиваясь всем корпусом на сиденье, тоже запоздало взмахнул…

Позади него теперь задвигались, говор, который нестройным гулом достигал Фурашова, оборвался, и, еще пока подсознательно догадываясь: явилось начальство, Фурашов, отсекая раздумья, обернулся. В зал вошли Янов, Умнов, Бондарин, Сергеев…

Кажется, Янов не утратил того доброго расположения, на какое настроился за обедом, — оглядел в сдержанной искристой веселости ряды, сказал: